Бэзил Дэвидсон - Новое открытие древней Африки

Это общество не было идеальным. «Очень важную отрасль местной коммерции Кано, – добавляет Барт, – представляет собой работорговля... и хотя я не считаю, что количество ежегодно вывозимых из Кано рабов превышает пять тысяч человек, значительное число людей продают для домашнего рабства».

Разумеется, по сравнению с викторианской Англией, где условия труда были таковы, что люди умирали или деградировали, Судан казался приятной и удобной страной. «Если мы будем учитывать, – пишет Барт о текстильном производстве, – что условия в промышленности здесь не такие, как в Европе, люди работают не в огромных зданиях, где человек низводится до самого низкого уровня, а имеют возможность зарабатывать на жизнь, не жертвуя при этом своими домашними привычками, мы должны предположить, что Кано – одна из самых счастливых стран мира. И это действительно так, пока его правитель, который часто бывает ленивым и праздным, может защищать своих подданных от жадности соседей, которая, естественно, возрастает при виде богатств этой страны».

Что происходило тем временем на землях, которые лежали южнее, за пределами лесного пояса? Для народов, населяющих саванны, эта зеленая граница была таким же барьером, как на севере – пустыня. Они торговали с лесными народами, когда торговля приносила солидные барыши, то есть при купле-продаже золота, орехов кола и рабов, но распространить свою власть на эти районы им почти никогда не удавалось. Даже Банку Муса, аския Великий и Идрис Алума не смогли сколько-нибудь значительно продвинуться туда, хотя купцы и мусульманские миссионеры постепенно прокладывали новые пути.

И все же в более ранние времена переселенцы явно ухитрялись преодолевать лесной барьер. Многие негритянские народы тропической Западной Африки считают, что их отдаленные предки пришли с севера и северо-востока. Например, у племени акан из современной Ганы существует легенда о том, что их родоначальники пришли с севера в XI столетии. «Царский список» племени восходит к периоду, который можно датировать концом XIII века, когда была основана древняя столица Боно Мансу. Ее развалины (или развалины более поздних построек) лежат примерно в 100 милях к северу от Кумаси, где сейчас обитают ашанти.

Предание гласит, что основатели Боно Мансу пришли из «великой белой пустыни» на севере. Пожалуй, здесь есть крупица истины. Но в то же время очевидно, что сильные и жизнеспособные народы лесного пояса не могли быть только продуктом миграции с севера. Правда, они многое заимствовали с севера – ведь именно оттуда направлялся к ним поток пришельцев. Но если эти народы и заимствовали у Судана его цивилизацию, то не в большей степени, чем Судан – у Северной Африки и Куша, от которых он все же кое-что перенял. Между ними и севером, бесспорно, происходил обмен идеями и техническими навыками, но они переработали и синтезировали все усвоенное. Этот процесс взаимного обмена познаниями, начавшийся в Африке с давних времен – в период возвышения Египта, продолжается до сих пор. И мы ничего не узнаем о ходе африканской истории, если будем опираться на предпосылку о чисто механическом подражании более отсталых народов более передовым. Истина не так проста, как кажется. «Технически отсталые» народы, заимствуя что-либо у менее «отсталых», старались приспособить заимствованное к местным условиям. В процессе приспособления они неизменно модифицировали новые для них идеи и трудовые навыки, в результате чего возникал сложный и устойчивый комплекс, органически входящий в их собственную культуру.

Таким образом, очевидно – во всяком случае нынешние данные по этому вопросу дают нам основание считать это очевидным, – что народы лесного пояса узнали о способах добычи руды, о выплавке и обработке железа от своих северных соседей, что они узнали об этом в последние столетия дохристианской эры и что, приобретя эти знания, они вступили в период медленного перехода от племенной организации каменного века к новым общественным формам. Было бы ошибкой думать, будто они шли по тому же пути социального и экономического развития, что и народы, передавшие им свои знания. Напротив, процесс этого развития во многом был своеобразен.

Арабские средневековые писатели фактически не оставили нам никаких сведений относительно истории лесного пояса и его пестрого населения. Как и ученые мужи из Тимбукту и Дженне, они почти ничего не знали о нем. Зато со второй половины XV века появляются другие источники. К 1475 году португальские корабли уже бороздили прибрежные африканские воды, достигнув заливов Бенин и Биафра, где океан далеко вдается в сушу между Западной и Юго-Западной Африкой. Капитан Руи ди Сикейра, видимо, бросил якорь в Бенине и высадился на берег еще в 1472 году.

В первых документах европейцев о западном побережье Африки содержится множество ошибок. Эти документы, пожалуй, проливают свет скорее на европейскую, чем на африканскую историю. Иногда уровень грамотности тех, кто оставил нам эти документы, был настолько низок, что их свидетельства не могут быть для нас ценными. Лишь в редчайших случаях достигают они той силы и выразительности, которые характерны для лучших средневековых и позднесредневековых арабских путешественников. Не будем удивляться, первыми европейцами, пришедшими в Африку, были пираты и авантюристы, из которых редкий умел нацарапать свое имя, Ни у кого из них не было и следа той эрудиции, тонкой, пытливой наблюдательности, которые присущи, например, Ибн Баттуте или Льву Африканскому. Но зато капитаны пиратских кораблей были людьми дерзкими и предприимчивыми, и, если матросы соглашались пойти на риск, они отважно плыли навстречу неведомому, не боясь ни бога, ни черта. И как-никак их сообщения – гораздо лучше, чем ничего.

Мало кому из этих людей случалось попасть во внутренние районы Африки, узнать ее жизнь. Они и не задавались такой целью. Золото, перец, рабы – все ценное, чем можно было набить трюмы, – вот на что были устремлены их помыслы. По поручению своих хозяев, обычно монархов Западной Европы, они создавали на побережье торговые фактории (обычно не дальше чем в дюжине миль от полосы прибоя) и, по мере того как росло чувство уверенности и увеличивались барыши, превращали эти фактории в форты с постоянным гарнизоном. Если смертоносная лихорадка косила ряды солдат, на смену умершим прибывали новые. Немало таких живописных старинных крепостей сохранилось и поныне. Забавно, что премьер-министр нынешней Ганы живет в одной из них.

Таким образом, сведения первых европейцев об Африке ограничивались береговой линией. Да и она интересовала их лишь с точки зрения торговых возможностей или как место для сооружения арсеналов. Никакого интереса к самой стране и ее народу они не испытывали. И если отчеты христианских миссионеров, поселившихся в других частях света, представляют большую ценность, то сведения об Африке не позволяют этого сказать, разве что какой-нибудь неисследованный и неизученный архив неожиданно порадует нас погребенным в нем сокровищем.