Бэзил Дэвидсон - Новое открытие древней Африки

Естественно возникает вопрос, были ли цивилизации эпохи железного века, созданные в различных районах Африки, ветвями одного дерева?

Их роднит многое: использование камня в строительстве, ирригация, сохранение плодородия почвы, добыча и обработка металлов, знание лекарственных трав, сплав племенных законов и обычаев с межплеменной организацией и системой пошлин в централизованном государстве, торговые обычаи, выращивание новых, заимствованных у других народов растений и плодов, даже керамика. Не указывает ли все это на общность их происхождения?

Не обращались ли строители южных укреплений на холмах, которые высятся над ущельями реки Пунгве и часто скрыты от глаз горными туманами, к равнинам Танганьики, нагорьям Кении и даже Эфиопии, как к источнику вдохновения? Всего лишь несколько лет назад этот вопрос показался бы бессмысленным, но сейчас на него можно попытаться ответить. Археология в ближайшие годы, очевидно, отыщет связи Энгаруки с Иньянгой и даже с Мапунгубве. Может оказаться, что создатели Большого Зимбабве передали свои идеи отдаленной Уганде, а может, все это – наследство азанийской цивилизации, которая, по словам Хантингфорда, произнесенным четверть века назад, оставила «следы на большей части Африки».

Сторонники «финикийской» школы без труда ответят на эти вопросы. По их мнению, создание древних культур африканского железного века – заслуга неких отважных народов, пришедших сюда с другого континента. По их мнению, моряки-финикийцы, устремившиеся к югу сабеяне, древние арабские капитаны, приплывшие на небольших суденышках, – вот кто воздвиг города на материке и поселился в них, а затем исчез, оставив местным дикарям лишь право грубо копировать и кое-как сохранять в Африке чужеродные традиции.

Вдумчивые исследователи отрицают это экзотическое описание прошлого. Но, утверждая местное происхождение и огромную внутреннюю сложность африканских культур, они также склоняются к признанию их первоначального родства, считая африканский Север их общей колыбелью. Если Западная Африка железного века обязана развитием у себя техники и культуры Северной Африке и среднему Нилу, то Южная Африка в этом смысле обязана соседям, жившим вокруг Великих озер и Рога Африки и, пожалуй, на Ниле. Древние переселенцы с севера принесли в эти пустынные районы юга много идей, которые были переработаны применительно к местным условиям. В конце концов от их первоначального содержания ничего не осталось – только загадочное, еле уловимое эхо далекого родства. Звуки его заглушали для сторонников «финикийской» школы все остальное. Но их преувеличенное внимание к этому вовсе не должно означать, что его вообще не было.

Для основателей Большого Зимбабве и подобных ему поселений главная задача состояла в том, чтобы приспособить новые проблемы к изменившимся условиям и найти для них новые решения. Вожди, придворные, ремесленники, правители и подданные из Зимбабве и множества других мест не просто перенимали достижения северных народов. Они приспособляли их к местным условиям и в процессе этого создавали новые формы быта, новую общественную структуру, новую религию, новое мировоззрение, новые элементы стабильности, а также новые побудительные мотивы дальнейшего развития.

Даже те немногие оставшиеся от них предметы, которые археологам удалось обнаружить и сохранить, убедительно свидетельствуют в пользу этой точки зрения.

В 1888 году старик Поссельт, взобравшись на вершину холма, возвышающегося над развалинами Зимбабве в долине, увидел «высеченных из мыльного камня четырех птиц, чьи головы были обращены к востоку». Одну из этих статуй (ныне она хранится в Кейптауне) ему удалось унести с собой, хотя проводники из племени машона резко протестовали против такого кощунства.

Спустя три года Бент обнаружил еще шесть таких статуй, четыре из которых отличались крупными размерами и стояли на постаментах. «Судя по их расположению, – писал он, – эти статуи, видимо, украшали наружную стену полукруглого храма на холме». Бент решил, что это стилизованные изображения ястребов или стервятников, имевшие, возможно, фаллический смысл. Однако он быстро приспособил эту находку к своей «финикийской» теории.

По его словам, ястреб у древних египтян был эмблемой материнства, а некое южноаравийское племя эпохи химьяритов считало стервятника тотемом. Можно почти не сомневаться, считал он, что эти птицы Зимбабве «близко напоминают ассирийскую Астарту или Венеру и выражают женский элемент в созидательной деятельности. Птицы такого рода считались у финикийцев священными птицами Астарты, и их изображения помещали на крыше посвященных ей храмов». Знай Бент, как часто египетский культ Амона можно встретить в Западной Африке, он утверждал бы, что распространение этого арабского культа Астарты в Южной Африке не заслуживает особого внимания.

Бент сказал слишком много и в то же время слишком мало. Слишком много потому, что механическое перенесение религий Южной Аравии в Южную Родезию предполагало наличие пустого, незаселенного пространства между этими районами. Слишком мало потому, что, как показали дальнейшие исследования, многие южные племена банту представляют себе молнию в виде гигантской птицы и часто делают чучела таких птиц с целью обмануть молнию и отвести ее в другое место.

Эти чучела различались по форме не только потому, что художественный стиль африканских племен многообразен, но, и потому, что сами птицы-молнии представлялись этим племенам по-разному: южным басуто – в виде молотоглава, бавенда – в виде орла, жителям Северо-Западного Трансвааля – в виде фламинго. При всем многообразии форм культ птицы-молнии широко распространен в Африке. Уолтон сообщил в 1951 году о «нескольких чучелах птиц, насаженных на высокие шесты вокруг хижины шамана в долине Дилли-Дилли Южного Басутоленда». Подобные чучела встречаются также в Мозамбике и Трансваале. Специфика Зимбабве, которая объясняется долгими годами существования поселений и развития техники, состоит в том, что там эти птицы вырезаны из камня. Возможно, сама мысль о чучелах пришла с далекого Севера. Но даже в этом случае она под влиянием времени и расстояния так видоизменилась, что приобрела совершенно самобытный характер.

Можно различить и другие слабые, но достаточно отчетливые отголоски Севера. Жители Большого Зимбабве вырезали из мыльного камня сосуды диаметром от 13,5 до 21 дюйма, украшенные рисунками, или геометрическим орнаментом. Каменные сосуды такого рода редко встречаются в Африке. В связи с этим мы можем еще раз напомнить специфическую черту культуры Зимбабве: его народ делал из камня те предметы, которые другие народы изготовляли из дерева или глины. В Западной Уганде изготовляли круглые блюда диаметром до четырех футов. И хотя они не сохранились до нашего времени, мы имеем основание утверждать, что они были не из камня, а из глины.