Юлиан Семенов - Дипломатический агент

- Вам они, конечно, не известны. Но почему вы думаете, что они не известны мне?

- Разве ваше величество уже изволили принимать Виткевича?

- Это известно тоже одному мне. Да и потом, какое это имеет отношение к активизации агентов русских?

Дост Мухаммед легонько хлопнул в ладоши. Маленькая, незаметная дверь позади него отворилась. Низко согнувшись, кланяясь на каждом шагу, оттуда вышел слуга-лилипут.

- Принеси нам кофе.

- Слушаю и повинуюсь, - ответил слуга и бесшумно исчез. Дверь за ним затворилась.

- Следует ли мне понимать, что присутствие русской миссии желательно вашему величеству?

Голос Дост Мухаммеда стал жестким:

- Мне желательно присутствие в Кабуле миссий всех стран. Слишком долго жили мы в изоляции.

- В таком случае, ваше величество, вам, по-видимому, нежелательно присутствие в Кабуле представителя Великобритании!

- Россия и Великобритания дружественные государства, насколько мне известно. Почему бы вам не работать здесь об руку с русским офицером?

- Ваше величество изволит шутить?

- Я не склонен к шуткам в разговоре с вами.

- В таком случае мне придется, ваше величество...

Дверь позади эмира растворилась, и на-пороге появился слуга с подносом в руках. Из маленького серебряного кофейника шел пар. Комната наполнилась ароматом. Слуга неслышно поставил поднос, поклонился и вышел.

- Хотите кофе?

- Благодарю вас, ваше величество. Сначала я хочу окончить начатый разговор. Итак, если Виткевич будет принят вами, мне придется, к великому сожалению, покинуть Кабул.

Эмир налил Бернсу в чашечку величиной со скорлупу грецкого ореха густой черной влаги и пододвинул сахарницу. Только после этого он поднял глаза на англичанина.

- Я обязательно приму Виткевича. Мне не пристало менять своих решений, Бернс. Так же, как я никогда не изменю своего решения принимать всех без исключения иностранных послов самостоятельно, не испрашивая на то унизительного разрешения у губернатора Индии... Пейте кофе, Бернс, и постарайтесь быть благоразумным. Пока что мы вдвоем, а вдвоем быть благоразумным легче, чем на глазах у тысяч.

Бернс заколебался. После молчания он повторил все же:

- Если вы примете русского, я покину Кабул.

- Как вам будет угодно, Бернс. Вы вольны в решениях. Только попомните мой совет: Наполеоном быть хорошо. Но быть плохим Наполеоном - неблагоразумно. Глава третья 1

Поздно вечером Виткевич вышел на улицу. Властная, хищная тишина лежала над городом. Высоко в горах дрожали огни костров: шла перекочевка племен.

Виткевич услышал голос. Тихий, он приближался вместе с песней. Иван прислушался, стараясь разобрать слова.

О мой город гор,

Ты высок, как полет орла,

Мой Кабул.

Родной мой край.

Родной мой Кабул,

Ты в сердце моем всегда.

Иван пошел навстречу голосу. Ночь была прозрачна как лед. Холодная луна ярко освещала правую сторону улицы, совсем забыв о том, что существует еще и левая сторона. Посредине улицы шел человек. Высокий, он казался еще выше из-за тени, которая металась по заборам, цепляясь за ветви деревьев. Иван шагнул навстречу человеку. Тот остановился, разглядывая Виткевича.

- Салям алейкум.

- Салям алейкум.

- Как здоровье?

- Как твое здоровье?

- Как настроение?

- Как твое настроение? - отвечал афганец, все более и более удивляясь тому, как хорошо этот иноверец знает его язык, язык пуштунов.

- Как поживают твои друзья?

- Спасибо, как поживают твои друзья?

- Очень хорошо.

- Очень хорошо?

- Очень, очень хорошо...

Афганец помедлил и протянул Виткевичу руку. Тот сжал ее и приложил к сердцу. Тогда и афганец потянул его руку к сердцу.

- Ты кто? - спросил он Ивана.

- Человек.

- А кто ты по крови?

- Поляк.

- Не слыхал я таких кровей.

Иван засмеялся.

- Русский я по крови.

- Нет.

- Клянусь отцом, русский.

- А почему ты знаешь мой язык? Твой отец, видно, был афганец?

- Нет. Он не был афганец. Я сам выучил твой язык.

Афганец пощелкал языком в знак восхищения. Поинтересовался:

- Ты, верно, давно живешь в моей стране?

- Два месяца.

- Тогда хорошо. Очень хорошо... А что ты делаешь на улице ночью?

- Слушаю город.

- Слушать надо отца и друзей, - наставительно сказал афганец. - У тебя есть отец?

- Нет. Он ушел к отцам.

- Хвала его памяти! А друзья у тебя есть?

- На родине есть.

- А разве я не твой друг? - спросил афганец.

- Если ты согласишься пойти ко мне в дом и стать моим гостем - будешь другом.

- Я не слыхал приглашения, русский.

- Будь моим гостем, афганец.

- Спасибо, большое спасибо! Пошли. Я буду твоим гостем...

Назавтра Ахмед Фазль рассказывал своим друзьям, что в Кабул приехал смешной человек.

- Он просил меня петь ему наши песни. А сам, вместо того чтобы слушать их, закрыв глаза, писал на листках бумаги. Потом он показал мне написанное им и сказал, что это слова моих стихов.

- Человек, любящий песню, рожден для счастья, Ахмед, - задумчиво сказал оружейный мастер Гуль Моманд. - Поверь мне, у этого русского большое сердце. 2

"Мой дорогой друг Песляк!

Памятуя просьбу твою в случае чего-либо очень уж интересного и необычного немедля отписать тебе, сажусь за стол, беру бумагу и пишу.

Есть у меня здесь один друг по имени Ахмед; по фамилии Фазль. Он высок, как и многие здешние мужчины-афганцы, красив и умен. Умен Ахмед и как взрослый муж и как маленькое дитя одновременно. Сдружился я с ним на песнях. (Не смейся. Я по-прежнему уверен, что песня - лучший пашпорт для души человеческой. Плохие люди петь не могут.) Он часто ко мне приходит по вечерам и рассказывает много интересного. Заметь, тут каждый историю страны своей знает чуть не наизусть. И это несмотря на то, что людей образованных здесь почти нет.

Рассказал мне Ахмед Фазль такую историю: есть неподалеку от Кабула местечко, называющееся Чель Сутун (Сорок столбов). Зовут это место так оттого, что много веков назад туда ворвались чужеземцы. Сорок красивейших девушек, не желая сделаться добычею похотливых воинов, вознесли аллаху молитвы. Аллах услышал их: в один миг все сорок девушек превратились в сорок камней. Эту историю Ахмед Фазль рассказал мне как самую настоящую быль. Когда я попробовал усомниться в достоверности этого случая, он обиделся. Но обида его была недолгой. Я рассказал Ахмеду нашу сказку про "Руслана и Людмилу"; Ахмед прищелкивал языком от восторга и закатывал глаза - у него это считается наивысшей формой одобрения. У меня тогда мелькнула мысль, как было бы хорошо сказки пушкинские на восточные языки перевести и распространить! Ну, да разве это возможно!..

Когда я кончил говорить сказку, Ахмед защелкал языком: "Ну вот видишь, это ведь все правда. Почему же ты моей правде о девушках не поверил?" Я тогда менее уверенно возразил, что и это тоже неправда. Ахмед рассмеялся и спросил: "Зачем же ты другу неправду рассказываешь? Я тебе всегда одну только правду говорю".