Юлиан Семенов - Ненаписанные романы

- Товарищ, разрешите, пожалуйста, - обратился к нему Сольц.

Тот осклабился:

- Куда торопишься, юркий?! Больно шустрый!

Сольц не понял потаенный смысл сказанного, повторил просьбу. Верзила зло осклабился:

- Подождешь, жиденыш!

Стоявший неподалеку милиционер усмехнулся:

- Да пусти ты старика пархатого.

- Как же вам не стыдно?! - тихо сказал Сольц, обернувшись к милиционеру. Что можно пьянице, то непозволительно вам, представителю Советской власти.

Милиционер лениво посмотрел на пассажиров:

- Все слыхали, товарищи? Слыхали, как при вас оскорбили красного милиционера?! - И, не дождавшись ответа, взял Сольца за руку и подтолкнул его к выходу...

В отделении дежурный выслушал милиционера, потом обернулся к Сольцу и попросил дать показания; Сольц рассказал все, как было. Дежурный пожал плечами:

- Конечно, про жида нехорошо, но мы не позволим оскорблять красного милиционера!

Сольц потребовал встречи с начальником отделения; тот слушать его не стал, махнул рукой:

- Нечего оскорблять наших людей, они же вас и защищают, в камеру его!

- Я хочу позвонить Дзержинскому, - сказал Сольц, - немедленно!

Все трое рассмеялись:

- Только что и дел до вас Феликсу Эдмундовичу!

И только после этого Сольц достал трясущимися руками свое удостоверение; имя этого политкаторжанина, героя революции, ленинца было известно всем. Он позвонил Дзержинскому. Через двадцать минут Феликс Эдмундович был на Солянке, в милиции; дверь и окна приказал заколотить досками; через час в ОГПУ был отдан приказ, вычеркивавший это отделение из списка московских: нет такого номера и впредь не будет, рецидив охранки, а не Рабоче-Крестьянская милиция...

...В сороковых годах отделение восстановили: Сталин никогда ничего никому не прощал, оттого что все помнил...

...После окончания спектакля Сталин так же медленно поднялся, подошел к барьеру ложи и обвел взглядом зал, в котором было так тихо, что пролети муха гудом покажется...

Он видел на лицах зрителей растерянность, ожидание, восторг, гнев - каждый человек - человек: кому нравится спектакль, кто в ярости; нет ничего опаснее затаенности; церковь не зря обращалась к пастве, но не к личности - слаба Духом, падка на Слово...

Сталин выдержал паузу, несколько раз похлопал сухими маленькими ладонями; в зале немедленно вспыхнули аплодисменты; он опустил руки; аплодисменты враз смолкли; тогда, не скрывая усмешки, зааплодировал снова; началась овация, дали занавес, на поклон вышли плачущие от счастья актеры.

Сталин обернулся к Станиславскому и, продолжая медленно подносить правую ладонь к мало подвижной левой, сказал:

- Большое спасибо за спектакль, Константин Сергеевич...

В правительственном кабинете при ложе был накрыт стол - много фруктов, сухое вино, конфеты, привезенные начальником кремлевской охраны Паукером; напряженность сняло как рукой; Немирович-Данченко оглаживал бороду, повторяя: "Я мгновенно понял, что Иосиф Виссарионович в восторге! Я это почувствовал сразу! Как всякий великий политик, - нажал он, - товарищ Сталин не может не обладать даром выдающегося актера".

Сталину явно не понравилось это замечание, он отвернулся к Станиславскому и, принимая из рук Паукера бокал с вином, чуть кашлянул, поднялся; сразу же воцарилась тишина.

- Скажите, Константин Сергеевич, сколь часто наши неучи из Политпросвета мешают вам, выдающимся русским художникам?

Не ожидая такого вопроса, Станиславский словно бы споткнулся:

- Простите, не понял...

Сталин неторопливо пояснил:

- Вам же приходится сдавать спектакли политическим недорослям, далеким от искусства... Вас контролируют невежды из охранительных ведомств, которые только и умеют, что тащить и не пущать... Вот меня и волнует: очень ли мешают вам творить эти проходимцы?

И тогда Станиславский, расслабившись, потянулся к Сталину, словно к брату, сцепил ломкие длинные пальцы на груди и прошептал:

- Иосиф Виссарионович, тише, здесь же кругом ГПУ!

...Когда Сталин, отсмеявшись ответу Станиславского, сделал маленький глоток из своего бокала и сел, рядом сразу же устроился Немирович-Данченко; мгновенно просчитав их отношения во время всего вечера, понимая, как Немирович тянется к нему, Сталин обернулся к Владимиру Ивановичу:

- А вот как вам кажется: опера Глинки "Жизнь за царя" имеет право на то, чтобы быть восстановленной на сцене Большого театра?

Немирович-Данченко растерянно прищурился, поправил "бабочку" и в задумчивости откинулся на спинку стула.

Сталин, улыбнувшись, придвинулся к нему еще ближе:

- Говорите правду, Владимир Иванович... Мне - можно, другим - рискованно.

- В конечном счете это опера не о царе, но о мужике Иване Сусанине. Это гордость русской классики, Иосиф Виссарионович. Восстановление этой оперы вызовет восторг артистической Москвы...

Сталин достал трубку, закуривать не стал, спросил задумчиво:

- И Мейерхольд будет в восторге?

- Конечно!

Сталин покачал головой:

- Хм... Любопытно... Впрочем, если Троцкий так поднимает на щит Есенина, почему бы Мейерхольду не повосторгаться Глинкой?

О Немировиче подумал: "Чистый человек, весь наружу, наивен, как ребенок".

...Спустя почти десять лет генсек предложил на Политбюро восстановить оперу Глинки, переименовав ее в "Ивана Сусанина".

...Мехлис позвонил Самуилу Самосуду - в ту пору ведущему дирижеру театра и сказал, что эту оперу будет готовить Голованов, заметив:

- Кстати, вас правильно поймут, если вы порекомендуете заслуженную артистку Веру Давыдову на роль в этом спектакле...

Мехлис знал, что это будет приятно "хозяину", поэтому решение принял самостоятельно: "кто не рискует - тот не выигрывает..."

Спустя некоторое время Сталин, - зная все обо всех заслуживавших мало-мальского внимания, - позвонил домой больному, затравленному Булгакову: "Может, вам поехать в Париж? Отдохнете, подлечитесь, как бы здесь не доконали, а?"

Булгаков ответил, что русский писатель умирает дома, за любезное предложение поблагодарил, и только; странный человек; насильно мил не будешь.

Положив трубку, Сталин тем не менее усмехнулся: завтра об этом звонке будут знать в Москве; что и требовалось доказать.

2

...Я никогда не забуду руки Сталина - маленькие, стариковские уже, ласковые...

...Звонок "вертушки" раздался около одиннадцати; отец подошел к аппарату точное подобие того, что стоял в ленинском кабинете, копия с фотографии Оцупа.

- Слушаю.

- Бухарина, пожалуйста.

- Его нет, - ответил отец, дежуривший в кабинете редактора "Известий".

- А где он?

- Видимо, зашел к Радеку.

- Спасибо.

Голос был знакомым, очень глухим, тихим.

Через две минуты снова позвонили:

- Что, Бухарин не вернулся? У Радека его нет...