Юлиан Семенов - Ненаписанные романы

Попытку вовлечь его в написание сценария первого процесса против Зиновьева и Каменева в 1935 году отверг с гневом: "Я против своих не воюю, врагов достаточно".

Будучи арестован с группой первых дзержинцев, вскрыл вены и написал на простыне, вывесив ее - умирающий уже - в окно камеры (тогда они еще были без "намордников"): "Каждый большевик, верный идеям ленинской революции, обязан в случае первой же возможности - уничтожить Иосифа Сталина, предателя, изменившего делу коммунизма, сатрапа, мечтающего о государстве единоличной тиранической диктатуры!"

18

Отношения Сталина с Глебом Максимилиановичем Кржижановским, первым председателем Госплана республики, задуманного Лениным как высший совет выдающихся ученых и практиков науки - "не более ста человек первоклассных экспертов", - были натянутыми с начала двадцать первого года.

Сталин знал, что Кржижановский был одним из ближайших друзей Ильича, отношения их сложились еще с конца века, в шушенской ссылке; вместе выстрадали эмиграцию, вместе работали над планом ГОЭЛРО, любили одних и тех же композиторов (прежде всего Бетховена), никогда не расходились в вопросах теории и практики большевизма. В двадцать первом - с подачи Орджоникидзе, Дзержинского и Троцкого - Ленин порекомендовал Кржижановскому согласиться на то, чтобы его заместителем стал Пятаков: "У него административная хватка, такой вам - интеллигенту с добрым сердцем - поможет по-настоящему, очень талантлив, хоть и крут, подражает Льву Давыдовичу, военная школа..."

Генеральный секретарь разрешал себе подшучивать над Глебом Максимилиановичем иначе - в присутствии тогдашних друзей Каменева и Зиновьева: "Кржижановского надо назначать на самые ответственные участки работы, дать ему собрать аппарат из себе подобных, затем набраться терпения, пока не напортачит, а после выгнать всех его протеже взашей, а Кржижановского перевести на новую работу: пусть снова порезвится в подборе так называемых "кадров" - отменная форма бескровной чистки аппарата".

Зиновьев над предложением Сталина хохотал: "Разумно, а главное - без склок и истерик".

Каменев, однако, качал головой: "Не слишком ли по-византийски? Лиха беда начало, не обернулось бы потом против всех, кто мыслит не по шаблону и подвержен фантазиям. Революции нужны фантазеры в такой же мере, как и прагматики".

Кржижановский знал об этом; Ленину, понятно, ничего не говорил, друга щадил, работал из последних сил, день и ночь; благодаря помощи первого "красного академика" Бухарина привлек к работе Госплана цвет науки: Вавилова, Иоффе, Крылова, Рамзина.

Именно Кржижановский и рассказал семье Подвойских поразительный эпизод, многое объясняющий - не прямо, но косвенно - из того, что произошло в стране после смерти Ильича.

Когда друзья Ленина приехали в Горки, "Старик" - так называли его самые близкие - уже лежал в гробу: маленький, рыжий, громаднолобый. Каждый из приехавших подходил к нему; слез не скрывали, стояли подолгу, силясь навсегда вобрать в себя лицо друга, человека, который воистину потряс мир.

Всеми нами, вспоминал Кржижановский, владела страшная, пугавшая каждого растерянность: "А что же дальше? Как поступать? Что сказать Надежде Константиновне? Какие найти слова? Когда выносить тело? Мыслимо ли это вообще?!"

- Я, как и мы все, - рассказывал Подвойским Кржижановский, - ощущал себя маленьким ребенком, брошенным на мороз, - ужас, одиночество, растерянность.

Прощаясь, мы стояли подле Ильича, не в силах оторвать глаз от его прекрасного, скорбного лица, стояли безмолвно, потом медленно отходили в сторону, уступая место следующему, надеясь, что Зиновьев ли, Калинин, Бухарин, Рыков, Каменев, Бонч найдет в себе смелость прервать этот ледянящий душу процесс прощания с эпохой, революцией, Россией, в конечном счете.

Но никто из них не произносил ни слова: молча плакали; плечи тряслись странный, как в детстве, звук шмыгающих носов, когда безутешно рыдают малыши, стараясь таить свое горе от взрослых...

А потом к гробу подошел Сталин. Глаза его были сухи, только горели лихорадочно, словно у человека, больного тяжелейшим воспалением легких.

Как и все мы, он стоял возле гроба несколько минут, потом вдруг наклонился к Ильичу, обнял за шею, поднял из гроба и поцеловал в губы долгим, открытым поцелуем. Это потрясло всех; мы никогда бы не простили ему этого кощунства, если бы он, опустив голову Ильича на подушечку, не сказал сухо, командно даже - всем и никому:

- Выносите тело.

Я никогда не мог и предположить, что именно он, Сталин, найдет в себе дерзостную отвагу взять на себя слова такой простой, но столь необходимой всем нам команды.

(Надо бы нам постараться понять, а значит, и объяснить - себе и нашим детям, - для чего революционерам, приехавшим в ту страшную ночь в Горки, людям, испытавшим каторги, эмиграцию, тюрьмы, ссылки, совершавшим побеги из-за Полярного круга, пришедшим в Революцию для того именно, чтобы бороться за личное достоинство сограждан, которое невозможно вне свободы, в условиях абсолютизма, когда за тебя решают, тебе приказывают и от тебя ждут лишь слепого исполнения приказанного, - отчего этим людям, пророкам Революции, потребовалась команда на поступок, резкая, как удар хлыста?!

Каждая секунда истории человечества хранит в себе триллионы тайн. Однозначный ответ на них невозможен, даже если самые совершенные компьютеры будут включены в работу. Впрочем, последние исследования, проведенные с мозгом Альберта Эйнштейна, дали совершенно новое направление философии науки, подтвердив лишний раз, что мы, надменные земляне, стоим на берегу безбрежного океана таинственного незнания: если ранее - до нового исследования мозга гения - считалось, что главной его субстанцией является нейронная масса, а глия лишь связующее звено между нейронами, то теперь ученые просчитали, что мозг Эйнштейна, провозгласившего новое качество мышления, состоял на семьдесят процентов именно из глии... А ведь вся система компьютеров строилась на нейронном принципе! Значит, и в этом случае человечество избрало ложный путь, лишив себя гигантского объема знаний?!)

- Я никогда не забуду те речи, которые были произнесены над гробом Ильича, - продолжал Кржижановский. - Я не любил и поныне не люблю Сталина, но его речь, не редактированная еще его помощниками Товстухой и Мехлисом, была самой сильной из всех, хотя и резко отличалась от той, которая опубликована в собрании его сочинений...

Спустя четырнадцать лет, в том же Колонном зале, Сталин (когда еще не началось прощание) зарыдал и, прижав к себе голову Серго, убитого по его приказу, повалился - в истерике - на пол, увлекая за собой тело человека, воспитанного Лениным в маленьком французском городке Лонжюмо.