Юлиан Семенов - Отметить день белым камешком

Он не послушался тюремного запрета, и женщина, адвокат и трое рабочих пошли на кладбище. Могилу раскопали быстро. Она сразу узнала его малиновые ботинки.

Рядом с его вставными зубами лежали очки в красной целлулоидной оправе. В одном из журналов Исии прочитала, что на суде он был в очках из красного целлулоида. Сошелся и перелом кости ноги. Это были останки Рихарда Зорге.

- В крематории я ждала час. Мне вынесли урну. Я написала на урне: "Рихард Зорге, пятьдесят лет". Ему тогда было сорок девять лет один месяц и три дня, но по нашим обычаям считается, что если хоть один день перевалил за твой год, ты уже принадлежишь к следующему году. Я хранила урну с его прахом у себя дома целый год. Он был со мной, а теперь он принадлежит всем честным людям Японии...

Исии-сан осторожно притронулась к бюсту Зорге и поправилась:

- Не он... Память о нем... О человеке, который воевал не против Японии, а против фашизма и который победил.

В ее лице улыбается все - и ломкая линия рта, и точеный нос, и лоб, и брови, - все, кроме глаз. Иногда она выходит из маленькой комнаты, и когда возвращается, заметно, что глаза ее чуть припухли и покраснели. Я смотрю на эту женщину с нежностью: она отплатила Зорге верностью и памятью - высшим проявлением человеческой любви. Она нашла останки человека, который принадлежит всем тем, кому ненавистны фашизм и война. Спасибо за это Исии-сан - верной и скромной, посвятившей жизнь свою служению памяти одного из самых человечных людей нашего грозного и прекрасного времени.

Весь день провел у господина Такаси - руководителя международного отдела крупнейшей частной телевизионной компании "Ти-Би-Эс". Беседовал с политическим комментатором г-ном Сонода. Он ехал в Токийский университет вести прямой репортаж: там идет забастовка левых студентов. Пригласил поехать вместе с ним. Руководитель "Ти-Би-Эс" сказал мне, что Сонода великолепно говорит по-английски: "У вас не будет проблемы с переводчиком".

Действительно, первые слова г-н Сонода произнес на хорошем американском "слэнте". Однако потом я понял, что, кроме нескольких обязательных фраз, он ничего не знает, и объясняться нам пришлось на пальцах. Тем не менее поездка была интересной. Около университета собрались демонстранты, человек двести. Пока мы стояли около телевизионных камер, толпа студентов возросла до пятисот.

Эту, как и остальные молодежные ультралевые демонстрации, отличает крайний истеризм. Маленький паренек в красной каске выкрикивает лозунги громким, тоненьким, пронзительным голоском. Остальные сидят на асфальте, подложив под себя листочки бумажки, и внимательно слушают лидера. Из здания, где сейчас находится штаб бастующих студентов, то и дело выходят ребята и девушки, раздают присутствующим листовки - своеобразные дацзыбао; их немедленно расклеивают на стенах домов. Эти дацзыбао отличаются от китайских тем, что в Китае нет ротаторов и писать приходится от руки.

Ребята готовятся идти к министру образования со своими требованиями, в главном - разумными. Если бы не крикуны, спекулирующие на студенческой проблеме, то наверняка большинство здравомыслящих японцев, озабоченных будущим страны, стало бы на сторону молодежи. Однако маоисты, прилепившиеся к движению, толкают ребят к требованиям "немедленной социальной революции, немедленного уничтожения всей буржуазной культуры, немедленного изгнания всех старых профессоров".

Ультралевых отличает такая же тенденция к железной организации, как и ультраправых. Стоило руководителю демонстрации посвистать в свой пронзительный свисток и крикнуть что-то через мегафон, как немедленно к нему подскакивали девушки и ребята и, зная заранее, кому, куда, в какой ряд, в какую шеренгу становиться, по-солдатски выстраивались в спаянную колонну.

Сонода быстро надел каску, дал такую же мне и попросил опустить на лицо прозрачную пуленепробиваемую маску.

- Сейчас может начаться драка, - сказал он. - Бьют весьма больно.

Промышленность по выпуску "противоударных касок" здорово греет руки: в месяц они выпускают 300 тысяч касок для демонстрантов в одном лишь Токио. Стоит такая каска 400 иен, а особенно прочная, красного цвета, - тысячу.

Японские журналисты мне говорили, что, быть может, хозяева этой "индустрии" связаны с главарями ультралевых маоистских студентов потому, что барыши у "каскопроизводителей" совершенно фантастические.

Чем дольше я наблюдал за студентами, тем больше они казались мне членами военной организации. Впереди - наиболее рослые ребята в касках, за ними девушки и парни без касок, это, вероятно, "интеллектуалы" движения худенькие, слабенькие, но очень голосистые, они все время выкрикивают лозунги. Колонну замыкает арьергард - там тоже здоровенные ребята в касках, с дубинками и металлическими прутьями в руках.

Ребята начали бегом кружить по улице, скандируя свои лозунги; они "разогревались", словно спортсмены перед стартом. Когда их крики стали особенно яростными, подъехали дополнительные наряды полиции. Полицейские выскочили из своих машин и, подстроившись на бегу к демонстрантам, окружили их со всех сторон и "повели" колонну к министру образования. Когда мы вернулись с г-ном Сонода в "Ти-Би-Эс", он продиктовал материал (кинопленка, которую привезли операторы, будет обработана через 30 - 40 минут и сразу же пойдет в эфир) и потом высказал мне свое мнение по поводу этих ультралевых.

- В основном это троцкисты и маоисты, - говорил он (уже с помощью переводчика), - ко и они очень дерутся между собой. Маоисты часто ездят в Пекин, там их великолепно принимают, там их подкармливают и дают денег на борьбу.

По подсчетам серьезных специалистов из Института общественного мнения компании "Ти-Би-Эс" (а эта компания умеет серьезно считать), лишь 20 процентов студентов принимают активное участие в беспорядках. Но эти 20 процентов в основном студенты гуманитарных факультетов, то есть сила наиболее "дрожжевая", организованная и наиболее, при всей своей внутренней индивидуальности, спаянная неразрешенностью проблем, стоящих перед ней. А 80 процентов остальных студентов следуют за лидерами, хотя в глубине души, вероятно, хотят учиться. (Это относится опять-таки к гуманитариям, - будущие врачи, инженеры и биологи к забастовке не примкнули.)

В кругах журналистов распространился слух о том, что правительство готовится ввести 200-процентный налог на оплату за образование, нанеся, таким образом, сокрушительный удар по бунтовщикам. (В 1969 году эта тема лишь будировалась, а недавно это было проведено в жизнь: теперь 500 тысяч иен - в среднем - стоимость обучения в частных университетах. А большинство университетов частные, потому что крупнейших государственных университетов очень мало. А что такое 500 тысяч иен? Это что-то около тысячи рублей. Студент должен платить тысячу рублей в год; за пятилетнее образование в университете он обязан уплатить 5 тысяч рублей. Конечно, при той незначительной заработной плате, которую получают рабочие семьи, бедные студенты вынуждены будут прекратить учебу. Эта мера вызвала шок среди японского студенчества. И сейчас, как мне говорят японские друзья, движение ультралевых студентов пошло на убыль. Центристские и правые организации смогли кое-чего добиться. Они, в частности, начали патронировать семьи, где есть студенты. При японском благородстве, обязательности и умении помнить добро эти студенты, естественно, бастовать не будут. Но выгодно ли это нации? Не знаю. Левые студенты, если отшелушить провокационные лозунги, требовали реформы обучения. Они хотели получать больше знаний; они просили осовременить программы; они хотели быть не "зубрилами" прогресса, а его заинтересованными работниками. Загоняя болезнь вглубь, общество рискует потерять много талантливых людей, а таланты - это главное богатство страны; потеря таланта, даже одного, - невосполнимая потеря...)