Юлиан Семенов - При исполнении служебных обязанностей

- Вода! Вода! - закричал он. - Вода под лыжами.

Снег, убегавший из-под левой лыжи, становился сначала голубым, потом серым, а потом и вовсе черным. По снежному полю тянулся черный след, будто рваная рана.

Струмилин негромко скомандовал:

- Газ!

- Есть газ!

Моторы взревели, и самолет резко повело вперед.

- Не хватит разбежаться, там торосы, - сказал Богачев.

- Верно. Отставить, - так же негромко и спокойно сказал Струмилин. Будем разворачиваться. Тормоз, Володя.

Богачев, замерев, следил за работой Струмилина. Его, в который раз уже, поражала точность каждого движения командира. Но сейчас, в этот критический момент, когда все решалось мгновениями, Павел искал в Струмилине хоть каплю напряженности и той "мобилизованности", о которой он читал в книжках, описывающих подвиги.

Никакой напряженности в Струмилине не было: он сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и, спокойно управляя машиной, успевал перекладывать языком леденец. Он не выплюнул леденец, когда узнал про воду, а продолжал неторопливо сосать его, перекладывая языком с правой щеки за левую.

- Особенно скорости сбрасывать не надо, - тихо пояснил Струмилин, провалиться можем.

Он объяснял это неторопливо и так же действовал. Но эта неторопливость была кажущейся: на самом деле он был стремителен.

- Полный газ!

- Есть!

- Еще!

- Есть еще!

- Очень хорошо. Поднимайте ее, Пашенька...

- Есть, командир!

Когда Павел поднял самолет, Струмилин закурил и сказал:

- М-да... Все-таки не зря я никогда не верю явному благополучию - в чем бы то ни было. Не верю, и все тут...

Дальше шли в облаках. Сильно болтало, фиолетовая полоска все-таки принесла пургу. Струмилин был прав.

Аветисян подшучивал над Морозовым, который сидел у аптечки и прикладывал к синякам на лбу и на скуле свинцовую примочку. Дубровецкий спал на том месте, где в обычное время отдыхал Пьянков. Струмилин, то и дело оборачиваясь, поглядывал на Пьянкова. Тот, наконец, не выдержал и взмолился:

- Каюсь, Павел Иванович, каюсь! Беру свои слова назад! Да здравствуют журналисты и писатели!

- То-то, - рассмеялся Струмилин, - теперь я удовлетворен. Между прочим, хотите, в завершение я вам стихи прочту? Тихонова Николая Семеновича.

- "Сагу о журналисте"? - спросил Богачев.

- Умница, - сказал Струмилин, - умница, Паша. Кто еще эти стихи знает?

- Ждем стихов, - сказал Аветисян. Струмилин погасил папиросу, откашлялся и начал читать:

События зовут его голосом властным:

Трудись на всеобщее благо!

И вот человек переполнен огнем,

Блокноты, что латы, трепещут на нем

И здесь начинается сага.

Темнокостюмен, как редут,

Сосредоточен, как скелет,

Идет: ему коня ведут,

Но он берет мотоциклет

И здесь начинается сага.

Гарцуют селенья, селькор наилучший

Лежит над горбами оврага.

Он вводит убийцу в судебные тучи

И здесь начинается сага.

Как шествует житель, как падает бык,

Как ест муравья муравьед,

Как сам муравьед растворен в муравье

Решеткой сигнального флага,

Решеткою строк накрывать он привык

И здесь начинается сага.

Газеты, как сына, его берегут,

Семья его - все города,

В родне глазомер и отвага,

Он входит на праздник и в стены труда

И здесь начинается сага.

Но есть откровенных страстей хоровод,

Играющий скоростью лага,

И в этих морях, развивая полет,

Он женщин за жаркие плечи берет

И здесь начинается сага.

Он - искра и ветер и рыцарь машин,

Столетья кочующий друг,

Свободы охотничья фляга

Он падает где-нибудь в черной глуши,

Сыпняк или пуля, он падает вдруг

И здесь начинается сага.

На острове Морозова ждала радиограмма. Он прочитал ее, улыбнулся и сказал:

- Разрешили все-таки...

Он просил разрешить ему и Сарнову несколько дней посидеть на льду для того, чтобы всесторонне изучить работу ДАРМСов. Ему разрешили, предложив перелететь на станцию "Наука-9", где все океанологические работы подходили к концу. Морозов должен был провести на льдине, "принадлежащей" "Науке-9", неделю, а потом вместе с тамошними зимовщиками уйти на материк. Вывоз полярников на материк с "Науки-9"

возлагался на летчиков, работавших на "ИЛ-14".

- Расстаемся, Павел Иванович, - сказал Морозов, - спасибо вам.

- Ерунда.

- Мы очень здорово поставили эти два ДАРМСа.

- В следующем году еще поработаем, мне тоже очень приятно было с вами летать.

- Пойду попрощаюсь с вашими людьми.

- А я - с вашими. Вот вам и челночный полет, совсем как в сорок четвертом.

В ту же ночь экипаж Струмилина получил задание взять на острове груз и перевезти его на станцию "Северный полюс-8". Богачев этому очень обрадовался.

- Мне кажется, что на полюсе все должно быть иное, - сказал он Броку.

- На полюсе все так, как и здесь.

Струмилин рассердился:

- Нёма, если человек может удивляться и радоваться, ему надо завидовать. На полюсе все действительно не так. Там все иначе. Все. Не верь Нёме, Паша. Он старый полярник, ему ничто не в новость. Мне жаль его - он разучился удивляться.

- Пусть удивляются поэты, - усмехнулся Брок, - им это идет на пользу.

Струмилин сказал:

- Нёма, в вас умирает прекрасный критик. Поэтому именно вам сейчас придется пойти к Кассину и взять у него для зимовщиков штук шесть хороших фильмов.

Брок засмеялся и пошел к Кассину, начальнику здешней зимовки маленькому черному человеку, страдающему непонятным дефектом речи. Он начинал фразу громко, а заканчивал ее шепотом и невнятно.

Брок заглянул к нему в комнату и сказал:

- Мы идем на полюс, к ребятам. Дайте штук шесть фильмов, а мы вам что-нибудь привезем от них в обмен.

- Какие вы хот-ите заать?..

Последнее слово, сказанное шепотом, означало "забрать".

- Хорошие.

- У нас все-е хоошшее...

Здесь последнее слово означало "хорошие".

- Какие? - переспросил Брок, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

- Хорошие! - прокричал Кассин. - Отличные советские фиимы...

Он смог выкрикнуть только первые три слова, а на слово "фильмы" у него уже не хватило пороху, и он пробормотал его невнятно и, как обычно, шепотом.

Брок выбрал шесть фильмов. Он выбрал "Чапаева", "Карнавальную ночь", три детектива и последний, только что переведенный на узкую пленку, "Римские каникулы". Брок знал, что Струмилину очень нравился фильм "Римские каникулы", и поэтому он захватил его. Броку казалось смешно, что Струмилину мог по-настоящему нравиться этот фильм.

- Неужели вы совершенно искренне любите эту картину, Павел Иванович? спросил однажды Брок.

Струмилин, усмехнувшись, ответил:

- Одна моя знакомая дама, молодая совсем, но очень талантливая поэтесса, говорила, что искренни только дети. И родители их за это наказывают. Когда ребенок говорит какой-нибудь вашей гостье: "Тетя, у тебя нос, как куриная попка", или: "Дядя, у тебя изо рта пахнет помойкой", - вы ребенка наказываете, правда ведь? Ну вот. Так что я вам неискренне говорил, что мне нравятся "Римские каникулы".