Юлиан Семенов - При исполнении служебных обязанностей

- Вылезай, - сказал Струмилин. - Сволочи какие, придется идти в убежище ночевать: там тепло.

Никонов молчал. А когда Струмилин поторопил его, он ответил:

- Ничего не хочу, Паша. Вставать не хочу, идти не хочу, лежать хочу. Понимаешь?

Хочу лежать. Я очень устал и хочу просто лежать.

В первый раз такую же безразличную ко всему усталость Струмилин почувствовал год тому назад, когда впервые заболело сердце. Его не испугала боль, стиснувшая грудь и верх живота. Нет. Он знал боль пострашнее. Он испугался опустошающего безразличия, которое пришло вместе с болью.

Сейчас он не чувствовал боли. Он чувствовал усталость после часовой работы. Его ребята сидели рядом: мокрые, без меховых курток, в расстегнутых кожанках.

"Простудятся, - подумал Струмилин, - надо им сказать, чтобы они сейчас же оделись".

Струмилин закрыл глаза, потому что ему потребовалось усилие, чтобы сказать ребятам про одежду. Он глубоко вдохнул через нос и сказал скрипучим голосом:

- Оденьтесь, а то простудитесь все к черту.

- Ничего, - ответил Пьянков.

- Вам плохо? - тихо спросил Аветисян, нагнувшись к Струмилину.

- С чего вы взяли? Просто устал.

- Здорово побледнели, Павел Иванович, - тихо сказал Богачев, - может, простудились?

- Наверное. Давайте запускаться, Володя. Мы слишком много говорим, давайте скорее запускаться.

Мотор зачихал, пропеллер стал вращаться быстрыми, сильными рывками, а потом исчез, потому что начал вращаться на всю мощность.

Струмилин сидел, все еще закрыв глаза.

- Поднимай машину, Паша, - предложил он, - я посмотрю, как ты это сделаешь...

- Вам плохо, Павел Иванович.

- Не говори глупостей.

- Я же вижу...

- Поднимайте машину!

- Павел Иванович...

- Или убирайтесь отсюда! - зло сказал Струмилин. Он натянул свои кожаные перчатки, откашлялся, положил руки на штурвал и коротко приказал: - Володя, пошли!

Струмилин вел самолет на высоте двухсот метров. Ветер был сильный, здорово болтало, и эта болтанка отдавалась в его груди и в животе острой, все время растущей болью.

- Павел Иванович, - сказал Богачев, смотревший на него, - а не делаем ли мы глупости? Может быть, стоит вернуться, если вам плохо?

Струмилин молчал, вцепившись что есть силы в штурвал. Он понимал, что сейчас этот металлический полукруг, обтянутый желтой кожей, был для него то же самое, что для Антея - земля. От штурвала в него шла сила. Он чувствовал это, он не мог ошибаться.

"Ерунда, - думал он, - отпустит. Просто я переработал, когда мы готовили машину.

Но не мог же я стоять в сторонке, пока ребята выбивались из сил. Это было бы нечестно. Я - мэтр, а они - мои рабы, что ли? А не можешь летать, так не летай.

Но я не могу не летать, поэтому я обязан работать вместе с ними. А как же иначе?"

Летели над чистой водой. Облака прижимали самолет к самой воде. Они неслись навстречу - густые и серые, клочковатые, как дым пожарищ. Машину болтало все сильней.

- Геворк, - спросил Струмилин, - сколько еще?

- Через сорок минут мы должны выйти на них.

- Хорошо.

- Вас подменить, Павел Иванович?

- Нет.

- Вам лучше?

- Да.

Струмилин решил принять немного нитроглицерина. Он попросил:

- Дай мне кусок сахару, Паша.

- Может быть, сварить кофе?

- Кофе осталось в нашей машине, ты что, забыл?

- Забыл.

- Дай мне скорее кусок сахару. Павел достал из портфеля пачку сахару и вытащил Струмилину один кусок.

- Держи штурвал. Павел взял штурвал.

Струмилин почувствовал во рту острый привкус нитроглицерина. Он улыбнулся Пьянкову и Аветисяну, склонившимся над ним.

- Что надо сделать? - спросил Аветисян. Струмилин махнул рукой.

- Что?

- Лететь, - сказал он. - А я минуту отдохну.

Он закрыл глаза и стал дышать носом: неглубоко и осторожно. Он представил себе свое сердце. Однажды он видел сердце, сделанное из синтетического материала в натуральную величину и работавшее как настоящее. Это было на какой-то выставке в Москве, и Струмилину тогда показалось, что не надо показывать людям их работающее сердце. Ему тогда показалось это жестокостью и неуважением к великому таинству вечного работника. Вечного человеческой вечностью.

Струмилин подумал, что спутники запускают только для того, чтобы принести из космоса, а потом из других миров новые знания для человечества. Может быть, со временем люди узнают, как сделать сердце вечным. Они могут это узнать, покорив космос и познакомившись с тамошними обитателями. Только искусственное сердце, наверное, совсем иначе гонит кровь, и поэтому люди тоже станут иными, если узнают тайну вечного сердца.

9

Наум Брок вышел на радиопривод "Науки-9". В наушниках пищало тем громче, чем ближе к ледяной станции приближался самолет Струмилина, который сейчас вел Павел Богачев.

- Они предлагают садиться километрах в трех от них, - сказал Наум, оторвавшись на секунду от приема, - там площадка ровнее.

- Хорошо.

- Только до них потом придется добираться три километра через торосы. Они передают, что там торосы здоровые и идти будет трудно.

- Где у них горючее? - спросил Павел, приподнимаясь в кресле, чтобы лучше видеть лед.

Наум начал быстро выбивать ключом его вопрос.

- Они передают, что горючее в лагере.

- А как же мы будем заправляться? Нам ведь не хватит дойти обратно на нашем горючем.

- Значит передать, что будем садиться прямо в лагере?

- Да.

Радиопривод в наушниках теперь не пищал, а надсадно и монотонно выл, как сирена.

Павел смотрел вперед, но не видел палаток "Науки-9".

"Сейчас, Павел Иванович, - думал он, - сейчас, миленький, вы уж потерпите немного. Мы их найдем. Сейчас мы их найдем, вы только не волнуйтесь".

- Где же они?! - закричал Павел. - Геворк Аркадьевич, где они?!

Аветисян стоял у него за спиной и смотрел туда же, куда и он. Но впереди был битый лед, и торосы, и зеленая вода. Лагеря не было видно, хотя радиопривод в наушниках выл зло и монотонно.

- Сейчас, сейчас, - тихо говорил Аветисян. - "Eile mit Weile" "поспешай с промедлением". Сейчас они появятся.

Павел прибавил оборотов. Самолет шел низко надо льдом. Впереди по льду неслась его маленькая тень, похожая на стрекозу. Мотор ревел захлебно и весело, как первый майский жук. Облака опустились и теперь стали еще гуще и темнее.

- Мы идем очень низко, - сказал Аветисян, когда рев привода стал не таким громким, - мы прошли их. Мы не видим их сверху.

Павел заложил крутой вираж и повернул машину в обратном направлении.

- Возьмите южнее, - сказал Аветисян.

- Хорошо.

Брок крикнул:

- Они нас видят.

- Пусть они командуют! - попросил Богачев. - Пусть они ведут нас!

- Хорошо!

Богачев привстал в кресле, потому что звук снова стал тревожным и громким.

"Где же они? - думал он. - Где же они?!"

Богачев чувствовал себя комком мышц. Ему казалось, что ударься об него сейчас пуля - отскочила бы сплющившись. Лицо его тоже окаменело и стало жестким и хищным. Такое лицо бывает у медвежатника, встретившегося со зверем после охоты, когда в стволе остался один-единственный патрон последняя надежда на жизнь.