Дмитрий Шерих - Город у эшафота.За что и как казнили в Петербурге

Беспорядков в тот день, кажется, и вправду не случилось.

Прибытие Каракозова на Смоленское поле описал в своих мемуарах еще один свидетель казни, чиновник особых поручений при министре внутренних дел Александр Семенович Харламов: «Отряд конных жандармов окружал колесницу. На груди у Каракозова была прикреплена дощечка с надписью: «Цареубийца».

Колесница въехала в каре, и Каракозова сняли на землю. Он был одет в арестантский серый халат и такую же серую шапку. Лицо его было болезненно-бледно, глаза блуждали. Руки у него не были связаны.

Его взвели на эшафот и поставили под петлею. Войска опять взяли на караул, и началось чтение приговора, осуждавшего Каракозова на смерть чрез повешение».

Еще одним очевидцем казни был Яков Григорьевич Есипович, будущий сенатор, а тогда действительный статский советник и секретарь Верховного Уголовного суда, выносившего Каракозову приговор. Ему пришлось зачитывать этот приговор с эшафота: миссия сколь ответственная, столь же и гнетущая. Сам Есипович отмечал в своих воспоминаниях: «Мне говорили после, что, читая приговор, я был очень бледен; думаю, было от чего».

Следом за секретарем суда на эшафот взошел протоиерей Василий Петрович Полисадов: он прочитал над преступником отходную и дал ему поцеловать крест. Яков Есипович описывает и один из тягостных моментов этой казни: «Палачи стали надевать на него саван, который совсем закрывал ему голову, но они не сумели этого сделать, как следует, ибо не вложили рук его в рукава.

Полицеймейстера сидевший верхом на лошади возле эшафота, сказал об этом. Они опять сняли саван и опять надели так, чтобы руки можно было связать длинными рукавами назад. Это тоже, конечно, прибавило одну лишнюю горькую минуту осужденному, ибо когда снимали с него саван, не должна ли была мелькнуть в нем мысль о помиловании? И опять надевают снова саван, теперь в последний раз».

Сам момент повешения по-художнически ярко описал Илья Ефимович Репин, набросавший потом и карандашный портрет Каракозова в его предсмертном одеянии: «Жандармы и служители почти на своих руках подводили его по узкому помосту вверх к табурету, над которым висела петля на блоке от черного глаголя виселицы. На табурете стоял уже подвижной палач: потянулся за петлей и спустил веревку под острый подбородок жертвы. Стоявший у столба другой исполнитель быстро затянул петлю на шее, и в этот же момент, спрыгнувши с табурета, палач ловко выбил подставку из-под ног Каракозова. Каракозов плавно уже подымался, качаясь на веревке, голова его, перетянутая у шеи, казалась не то кукольной фигуркой, не то черкесом в башлыке. Скоро он начал конвульсивно сгибать ноги — они были в серых брюках. Я отвернулся на толпу и очень был удивлен, что все люди были в зеленом тумане…»

Воспоминания Есиповича, Харламова и Репина в их полном виде читатель может прочесть в конце книги; здесь же дадим слово еще одному мемуаристу. Среди свидетелей казни был выдающийся русский историк, профессор Николай Иванович Костомаров, много писавший о подобных расправах в старину, но никогда сам их не видевший. «Я решился пойти на это потрясающее зрелище, для того чтобы быть однажды в жизни очевидным свидетелем события, подобные которому мне беспрестанно встречались в описаниях при занятии историей».

Д.В. Каракозов перед казнью. Рисунок И.Е. Репина. 1866 год.

Об увиденном Костомаров писал достаточно эмоционально: «Когда его подвели к петле, палач сделал ему два удара петлею по затылку, потом накинул ему петлю на шею и быстро поднял вверх по блоку. Я посмотрел на часы и заметил, что в продолжение четырех минут повешенный кружился в воздухе, бил ногою об ногу и как бы силился освободить связанные руки; затем движения прекратились, и в продолжение получаса преступник посреди совершенно молчавшей толпы висел бездвижно на виселице. Через полчаса подъехал мужик с телегой, на которой был простой некрашеный гроб. Палачи сняли труп и положили в гроб.

Отряд солдат с ружьями провожал его в могилу, приготовленную где-то на острове Голодае. Толпа разошлась. Публика, как я заметил, относилась к этому событию совершенно по-христиански: не раздалось никакого обвинения и укора; напротив, когда преступника вели к виселице, множество народа крестилось и произносило слова: «Господи, прости ему грех его и спаси его душу!» Я достиг своей цели: видел одну из тех отвратительных сцен, о которых так часто приходится читать в истории, но заплатил за то недешево: в продолжение почти месяца мое воображение беспокоил страшный образ висевшего человека в белом мешке — я не мог спать».

Костомаров называет остров Голодай (ныне остров Декабристов) местом последнего упокоения Каракозова; там издавна находилось кладбище для «умерших без церковного покаяния», прежде всего самоубийц — и соседство с ним власти сочли уместным для похорон человека, поднявшего руку на царя. Из агентурных донесений, сохранившихся в архивах, известно, что осенью 1866 года петербургские студенты неоднократно являлись на Голодай в поисках могилы Каракозова, отыскивали ее и даже украшали живыми цветами. Бывал там и Илья Ефимович Репин вместе со своим другом:

«…Знаешь, — сказал Мурашко, — ось тут десь могила Каракозова, та мабуть ниякой могилы и нема, а так ровнисеньке мисто.

Действительно, вправо мы заметили несколько выбитое местечко и кое-где следы зарытых ям, совсем еще свежие.

— Эге, ось, ось, бач. Тут же хоронят и самоубийц-удавленников.

Одно место отличалось особенной свежестью закопанной могилы, и мы, не сговорившись, решили, что здесь зарыт Каракозов».

…Известно, что Дмитрий Каракозов не был единственным участником заговора против императора Александра II: следствие обнаружило целый кружок злоумышленников во главе с 26-летним вольнослушателем Московского университета Николаем Андреевичем Ишутиным. Одиннадцать участников кружка тоже ждал суровый приговор, а власти готовились к новой экзекуции заблаговременно и тщательно. Об этом свидетельствует запись в дневнике министра внутренних дел России Петра Александровича Валуева от 20 августа 1866 года: «Утром был у меня Трепов. Он занят приготовлением 11 виселиц, повозок, палачей и пр. Все это по высочайшему повелению. Непостижимо! Суд еще судит. Всего 11 обвиненных и уже 11 виселиц, и эти господа вплетают в дело заплечного мастера высочайшее имя! Разве можно о том докладывать государю, разве можно в подобном деле испрашивать от него указаний? Царское право — милость. Устраивать казнь — дело тех, кому вверены суд и расправа».

Одиннадцать виселиц не понадобились: десятерых участников кружка приговорили к лишению прав и каторжным работам, и только Ишутина как «зачинщика замыслов о цареубийстве» — к смерти через повешение.