Константин Серафимов - Сборник о спелеологии

Он шел молча, он умел терпеть. Мы знали это, и наши сердца разрывались от невозможности помочь, облегчить ему эту ставшую пыткой дорогу.

Погода портилась. С утра было ясно, но к полудню потеплело. И вдруг, вместе с порывистым ветром, с хребтов потянуло холодом. Ветер продувал насквозь, и мы, довольно легко одетые - кто мог подумать, что будем уходить уже зимой? - мы согревались только на ходу и шли почти без привалов. И с каждым часом нашему товарищу становилось все хуже. А мы не могли взять у него вес, потому что каждый из нас нес столько, сколько мог. И еще потому, что без рюкзака он просто замерз бы на пронизывающем ветру, сотрясающем лес.

И все же мы шли, не сбавляя темпа. И только потом, когда и второй из нас на подходе к последнему перевалу вдруг не выдержал и тяжело опреся н ледоруб, мы узнали, что у него всю дорогу болело выбитое в Пропасти, а теперь раздерганное дорогой, колено.

Мы перекусили километрах в семи от Сергушкино, у старой, брошенной здесь кем-то бороны. Коченея на ветру, съели последний кусочек сала из НЗ и половину заветной горбушки. Очень хотелось закурить, но ветер и холод гнали нас дальше, и только зайдя в сосновую чащу, мы поняли, какую глупость сделали, остановившись на ветру. Здесь было тихо и сравнительно тепло, и мы торопливо скурили на троих свернутую из последне махорки тонкую самокрутку.

* * *

А на перевале, когда подъем уже почти сдал, из низких туч вдруг ударил снежный заряд, и все вокруг потемнело. Это было что-то невообрзимое. Плотная крутящаяся белая масса в один миг поглотила, засыпала нас.. Мир исчез в неистовстве снега. Мохнатые хлопья таяли на лицах, на штормовках, талые струйки текли за воротники. Видимость упала до двух-трех метров, и мы, растянувшись на подъеме, уже не видели друг друга. Мы кричали и шли через это белоснежное буйство, и наши голоса вязли, как в вате.

Кончилось все также неожиданно, как и началось. Мы стояли на перевале - ослепленные, мокрые, и не верилось еще, что горы позади, что теперь остается только вниз, вниз, вниз! И так до самого поезда.

Впереди, за лобастой известняковой сопкой, уже серело непогожее Нугушское водохранилище с рассыпанными по берегу домиками Сергушкино. Здесь мы надеялись договориться о транспорте, чтобы сократить последние километры до поселка, откуда к поезду уходил автобус.

* * *

На спуске с перевала на нас навалился дождь. И чем ниже мы уходили от снежных затянутых облаками хребтов, тем гуще сеял этот серый промозглый душ. Мы уже свыклись с зимой, и дождь был нам странен, как будто мы вдруг отшагнули в прошлое. С неба лило, а нам было уже почти все равно. Главное: мы дошли. Да к тому же у ншего товарища отпустил зуб, и это сразу добавило нам настроения.

Рюкзаки сбросили на площади, если можно было так назвать эту расчавканную поляну посреди Сергушкино. Сложенные у забора бревна приняли их вес, и мы - наконец-то! - распрямили плечи. Чувствуя непривычную парящую легкость, пошли к "работной избе", как просебя, не сговариваясь, назвали большой дом на краю площади. Здесь вразброс стояли телеги, и понурые лошади тоскливо жевали мокрое желтое сено.

Мы вошли и сразу поняли - не ко времени. Изба, полная подвыпивших мужиков, курилась табачным дымом. Нам очень нужна была лошадь, потому что у нас на троих оставались ровным счетом три здоровые ноги, и последние километры представлялись нам пыткой. Их было немного, этих последних километров. По ровной дороге вдоль озера. Но мы настроились, рассчитали себя только до Сергушкино. Мы выложились, и теперь ни у кого не оставалось сил, чтобы пройти еще и эти, последние, километры.

Нам очень нужна была лошадь, и потому мы все же попытались заговорить. Но водки у нас не было, за подслеповатыми окнами шел дождь, а деньги в этих краях, да еще при такой погоде, стоили мало. Поэтому разговор, прерывистый и продымленный, на сложной смеси русских и башкирских восклицаний, междометий и покачиваний головой, принимал явно затяжной характер.

Мы стояли измученные долгими горами, насквозь пропитанные дождем и усталостью, и чувствовали, как поднимается изнутри безнадежная злость. Надо было идти, потому что все равно идти было надо. Но трудно было вот так, когда уже думали, что все, снова приниматься за рюкзаки.

И мы повернулись уже было к дверям, когда из толпы сытых в тепле и водке телогреек поднялся сухощавый башкир и окликнул нас:

- Эй, погоди. Я повезу.

Недоверчиво, сдерживая робко зародившуюся в груди надежду, слушали мы, как загомонили мужики, залопотали что-то предостерегающее. Но наш неожиданный друг молча протолкался к выходу и вслед за нами вышел под дождь.

* * *

С серого неба сочилась непогода. вслед за башкиром мы пересекли пропитанную водой площадь.

- Забирайте, - он с интересом окинул взглядом наши здоровенные рюкзаки. - В дом пойдем.

Стараясь не хромать, мы прошли вдоль окраинных домов и по одному втянулись через калитку в небольшой дворик.

- Бросай сюда, - хозяин поправил солому н дне телеги. - Сзади ближе бросай.

Мы положили три рюкзака, и места в телеге не осталось - будто его никогда и не было. Погрузили, замерли в нерешительности, широко расставив залитые грязью ноги. Хозяин поднял глаза:

- В дом пойдем, однако.

Мы в замешательстве переглянулись. Страшны м были: грязные, мокрые до ниточки, оборванные. В дом?

- Айда, айда! - не слушая возражений, хозяин первым вошел в сени, снял сапоги.

Неловко толкаясь, мы втиснулись следом, загромоздили сапогами и триконями весь пол.

Вошли в комнату.

- Жена нету, - хозяин поставил на узкий столик самовар и впервые улыбнулся, будто извиняясь. - Жена в город уезжал. Садитесь. Чай будем пить.

Ребятишки, одетые разношерсто, но чистенько, вовсю таращились на нас, сверкая бойкими глазенками из углов опрятной горнички.

* * *

Самое трудное было - не спешить. Мы с мазохистской медлительностью брали толстые куски хлеба, намазывали их маргарином, посыпали сахаром. Потом надо было сделать так, чтобы вся эта роскошь не исчезала мгновенно.

В простых некрашенных пиалах чуть не кипел заваристый чай, а мы лили в него густое молоко, сыпали сахар, наслаждаясь разливающимся изнутри теплом. За месяц экспедиции мы потеряли в весе о нескольку килограммов, а в этот день и вовсе ничего не ели, если не считать скромного перекуса у бороны н Юрмаше. Мы изо всех сил старались не дать прорваться наружу голодному блеску глас и жадности движений.

Наш хозяин сам почти не прикасался к чаю. Прихлебывал из пиалы и молча смотрел на наши осунувшиеся, почерневшие лица.

Мы съели по два куска хлеба с маргарином и выпили по две пиалы чая. Мы могли бы съесть и выпить в пять - да что там! - в десять раз больше, но, не сговариваясь, поставли чашки на стол.