Сергей Сергеев-Ценский - Пушки выдвигают (Преображение России - 5)

Он двинулся с места, чтобы на ходу закруглить свою мысль, но из деревянной палатки, в которых поселялись на лагерное время батальонные командиры, вышел подполковник Швачка, ведавший четвертым батальоном, и сказал как бы расслабленно:

- Вот говорится: на ловца и зверь бежит... Это правильно, господа медики... Зайдите-ка на минутку.

Медики переглянулись и зашли в маленький барак Швачки, в котором помещались только стол, стул и койка и очень трудно было бы поместить что-нибудь еще. Два окошечка прорезаны были по сторонам двери, а пол был выкрашен красной охрой. Несколько кустов розовой мальвы росло около барака и это было все украшение подполковничьей летней здесь жизни.

Швачка был тучный, оплывший старик, однако Худолей не помнил, чтобы он жаловался ему на болезни: теперь же он, впустив обоих врачей и заботливо прикрыв за ними дверь, сказал вдруг вполголоса:

- Плох я стал, господа медики... Откровенно говоря, - ни-ку-да!.. Послушали бы вы в свои... как они называются?

- Стетоскопы, - подсказал Акинфиев. - У меня, к сожалению, нет.

- И я не захватил. Но это в сущности ничего не значит, - решил Худолей. - У каждого из нас есть уши. Что же, снимите рубаху, послушаем.

До предельного возраста для подполковников Швачке оставалось всего два-три месяца, - это знал Худолей, как знал и то, что вообще подполковники, так же, как и капитаны, "предельного возраста" не любят: с ним связана отставка и пенсия, на которую трудно прожить.

Однако в эти тревожные дни мог быть спасителен и "предельный возраст", и могли быть желательны часто связанные с ним болезни. Расспрашивать о чем-нибудь Худолей счел излишним. Перед ним стоял покорно снявший рубаху, жирнотелый, с волосатой выпуклой грудью человек, весьма поживший, лысый, с тусклыми глазами, с сединой в бороде и усах, по строевой привычке старавшийся держаться прямо, но чуть только память подсказывала ему, зачем он пригласил врачей, вдруг начинавший сутулить спину и шею.

Худолей стучал пальцами в его грудь, прикладывал к ней ухо и говорил то "Дышите!", то "Не дышите!", то "Вздохните глубже!" Наконец, отошел на шаг и уступил свое место Акинфиеву, который тоже стучал пальцами и слушал.

- Прилягте-ка, - обратился потом к Швачке Худолей, и тот со всей серьезностью, которой требовал от него этот важный в его жизни осмотр, грузно улегся на заскрипевшую койку.

Поочередно мяли ему живот и спрашивали: "Больно?" - на что подполковник предпочитал отвечать, что больно вообще и везде больно.

- Явная эмфизема легких, - сказал после всех своих действий Акинфиев, а также и гипертрофия сердца.

- Кроме того, цирроз печени, - добавил Худолей. - Можете надеть рубашку.

- И как же все это, господа, - серьезно? - спросил Швачка, поднявшись и натягивая рубашку.

- Еще бы не серьезно, - утешил его Акинфиев.

- Разумеется, - окончательно одобрил его Худолей. - Притом же это ведь поверхностный осмотр, а если более детальный, то к трем основным дефектам может ведь присовокупиться и еще...

- А разве трех этих, как вы их назвали, не будет довольно? - на всякий случай спросил Швачка.

- Вполне довольно, - успокоил его сомнение Худолей; Акинфиев же пояснил:

- Важна ведь степень запущенности болезней... Может быть и одна болезнь, да зато в такой сильной степени, что... А тем более, если три.

Когда благодарно пожимал руки врачей Швачка и отворял перед ними дверь своего барака, оживленным стало его широкое лицо и помолодел голос:

- Как же вы думаете, Иван Васильич, могут меня оставить здесь командиром запасного батальона?

- Какого запасного батальона? - не сразу понял Худолей.

- Нашего полка, конечно: полк уйдет, а маршевые команды к нему на фронт откуда же посылаться будут? Из запасного ведь батальона.

- Ах да, как в японскую кампанию было... Отчего же не могут! Вполне могут. Вы скажите об этом командиру полка.

- Да я уж говорил и даже почти обнадежен, - решил теперь улыбнуться слегка Швачка.

- Сегодня мне попенял командир полка, что мы с вами оба - не хирурги, сказал Худолей Акинфиеву, направляясь к обозу, - а между тем, конечно, война, это - сплошное увечье человеческих тел... Не хирурги, да, но мелкие операции мы можем все-таки делать, а вот один командир батальона счел за благо остаться в тылу...

- Иван Васильич! - вдруг просительным тоном отозвался на это Акинфиев. - В самом деле, ведь запасной батальон как же может обойтись без врача? Не могу ли я остаться здесь врачом в запасном батальоне, а?

Так непосредственно это было сказано, с такою верой в только что явившуюся мысль глядел младший врач на старшего, что Иван Васильич даже отвернулся сконфуженно.

- Запасному батальону никакого врача особого не полагается, - ответил он и добавил: - А нам с вами еще рано отлынивать... Швачке все равно подходил уже предельный возраст, а вам что такое? Ах да, - жениться захотели? Стоит ли перед войной жениться, - подумайте-ка. По-моему, подождать бы до конца войны.

- Да ведь войны, может быть, и не будет, - сказал на это Акинфиев, чтобы сказать что-нибудь.

- Может быть, и не будет, - счел нужным согласиться Худолей, чтобы загладить неловкость.

А в обозе тем временем уже шла война: там развоевался Золотуха-первый, и хрипучий голос его тяжело реял над линейками и двуколками, выкрашенными в прочный зеленый цвет и с толстыми железными шинами новых дебелых колес.

V

Не потому только, что здесь стояло два полка, - пехотный и кавалерийский, - успело докатиться сюда слово "мобилизация", дня за три до того прозвучавшее в Красносельском дворце: слишком многих касалась эта военная мера, чтобы ее соблюдали как строгую тайну, пока она не была бы объявлена всем.

- Вот штука-то! Будто бы не один только запас, а даже и ополченцев первого разряда брать будут! - войдя в свою квартиру, сказал Макухин Наталье Львовне, сидевшей на балконе с Дивеевым.

Бывают такие новости, которые высказывают только затем, чтобы начали яростно опровергать их, - иначе они слишком пугают. Макухин не то чтобы надеялся на это со стороны жены или Алексея Иваныча, которые знали по части запаса и ополчения гораздо меньше, чем он, но даже услышать энергично сказанное кем-нибудь из них слово "чепуха" для него было бы как вода во время жажды.

И Наталья Львовна первая сказала:

- Чепуха, должно быть! Болтают, лишь бы побольше наболтать.

- Это о чем? - осведомился Дивеев.

- Будто бы и ополченцев брать будут, - повторил Макухин.

- Ополченцев? - Дивеев задумался на секунду и спросил: - Когда же их? В конце войны?

- В том-то и дело, что будто бы не в конце, а в самом начале: запас и ополчение в один день.

- Никогда этого не было! Никогда не слыхал я, чтобы... Нет, это - явная действительно чепуха, Федор Петрович! Ополченцы, ведь это что же такое? Это - бороды по пояс и топоры за поясом... На какой-то картине я видел, - в двенадцатом году такие были, сто лет назад... Как же можно, - даже и подумать смешно! Нет, ты не верь!