Сергей Сергеев-Ценский - Пушки выдвигают (Преображение России - 5)

- Как так объявила? - почти шепотом прошелестела Наталья Львовна.

- Очень просто: взяла и объявила! Ведь срок ультиматума прошел, а как же! Значит, Сербия чем-то не угодила - вот и начали.

- Да от кого же это вы? - изумился Макухин. - Отчего же я не слышал? Я ведь только что сам-то пришел, - другое слышал, а этого нет.

- А что такое ты слышал? - полюбопытствовал Добычин.

- А вы от кого слышали про войну? - захотел сначала удостовериться Макухин.

- Грек один говорил в табачной лавке, что уж будто австрийцы стрельбу через Дунай по Белграду открыли, - вот откуда.

- А грек этот откуда же мог узнать? - усомнился Алексей Иваныч.

- Как же так откуда? Греки чтобы не знали! - не сдавался полковник. Да они всю подноготную знают.

- Однако же никаких телеграмм.

- А, может быть, у них свой телеграф - кабель какой-нибудь в Черном море! А ты что слышал? - обратился полковник к Макухину.

- Я - плохое... Будто ополченцев первый разряд призывать вместе с запасными будут...

Макухин думал, конечно, что его тесть возмутится этим так же, как жена и Алексей Иваныч, но увидел, что полковник как-то вытянулся вдруг и посмотрел почему-то молодцевато.

- Опол-ченцев? - раздельно спросил он.

- В том-то и дело.

- Составлять, значит, дружины ополченские думают? По регламенту Александра Первого? Тысяча девяносто шесть человек в дружине?.. Вот это, это действительно новость! От кого же ты это слыхал?

С каждым своим восклицанием полковник выпрямлялся и, наконец, даже как будто попробовал выпятить грудь.

- Несколько людей говорили, не от одного слышал.

- Но ведь в таком случае, - знаешь ли ты, что я состою в списке штаб-офицеров, пред-наз-на-а-чен-ных к занятию должностей командиров дружин?

- Папа! Вот как? - удивилась Наталья Львовна. - Отчего же я об этом не знаю?

- Неужели я не говорил? Говорил, должно быть, да ты недостаточно вслушалась в мои слова, почему и забыла... Да-с, вот именно так: могу быть командир дружины. А ты, значит, будешь у меня под командой, если тебя возьмут.

И полковник покровительственно положил руку на спину зятя и добавил:

- Неловко, конечно, нижний чин ты, - ну, что делать, как-нибудь тебя устрою...

- Выходит, Лев Анисимыч, что вы как будто бы даже... ничего не имеете против войны? - спросил Дивеев.

- При чем же тут война, братец? - прогудел начальственно Добычин. Война и дружина! Дружина будет себе в тылу, хотя бы здесь, нести гарнизонную службу, и все... И никто с нее ничего больше не спросит.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ИСПУГАВШИСЬ ДОЖДЯ, ПРЫГНУЛА В ВОДУ

I

Надя и Нюра, отправляясь в Петербург, сели не на курьерский, а на почтовый поезд, однако вместо двух с половиной они пробыли в дороге почти четыре дня: почему-то очень долго стоял на узловых станциях их поезд, пропуская вперед какие-то другие, большей частью товарные поезда, - красные вагоны и платформы. Надя строила сначала догадки, что простои на узловых станциях от забастовок, так что эти задержки на пути в бастующую столицу только поднимали ее настроение. Но, проехав Харьков и Курск, она, как и другие пассажиры, убедилась в том, что мешают движению их поезда военные поезда, которые идут не в целях подавления забастовки.

Выходя кое-где на станциях с чайником за кипятком, Надя очень внимательно смотрела по сторонам и вслушивалась в разговоры, однако пока все еще оставалось прежним - и станции с их суетой, и разговоры.

В Понырях, где на перроне толпилось много солдат, Надя спросила одного, веселого с виду:

- Далеко едете?

- Куда везут, туда и едем, - ответил веселый.

- Куда же вас везут?

- Про это начальство знает, - сказал веселый; но пригляделся к ней другой, с тяжелым взглядом, с серебряным кольцом на указательном пальце и с одной лычкой на погоне, и спросил ее сам:

- А вам, барышня, зачем же это требуется знать?

- Так себе, - сказала простосердечно Надя.

- А "так себе", значит, это вам ни к чему, - загадочно решил ефрейтор, но посмотрел на нее при этом так неприязненно, что она только вздернула плечом и отошла.

В отношении Нюры она вела себя подлинной старшей сестрой. В дороге это было тем более к месту, что Нюра в первый раз выехала из Крыма, а Наде было уже знакомо много станций, и хотя из окна вагона, но она уже видела раньше и не один раз многие города по магистрали Петербург - Севастополь, и с каждым у нее уже было связано кое-что.

Так, когда подъезжали к Павлограду, она говорила Нюре:

- Там возле станции шпал очень много лежит - шпалопропиточный завод рядом, а города не видно совсем: он где-то там, за дубовым лесом.

Когда подъезжали к Харькову, предупредила:

- Тут такой запутанный вокзал, - столько платформ в разные стороны, что тебе одной нельзя там и выходить!

- Ну вот, "нельзя"! - обижалась Нюра. - Почему это нельзя?

- Потому и нельзя. Заблудишься и попадешь как раз не в свой поезд... Тем более что там поезд передвигают почему-то с одной платформы на другую то туда, то сюда.

- А город видно?

- Еще бы не видно, когда там университет!

Когда после Харькова поезд миновал Казачью и Веселую Лопань, Надя говорила:

- Сейчас Белгород. Обрати внимание: церквей в нем - и сосчитать нельзя!

- А почему он Белгород?

- Как же так "почему"? Он же весь на меловых горах стоит... Конечно, это не то, что наши крымские горы, а так себе, ну все-таки весь мел, каким ты на доске в классах писала, не иначе как оттуда шел.

Курск очень понравился Нюре.

- Вот это - красивый город, - говорила она. - Этот действительно на горе стоит.

- А река, мне говорили, там маленькая, вроде нашего Салгира.

- Какая? Как название?

- Название... Я сейчас вспомню... Какое-то очень чудное...

И Надя долго силилась вспомнить, щелкала пальцами, делала досадливые гримасы, наконец выкрикнула:

- Тускарь, Тускарь! Речка Тускарь... Дальше будет Орел, там Ока, а в Курске - Тускарь.

И добавила с большим оживлением:

- А гусей белых ты увидишь, когда мы между Курском и Орлом будем ехать, прямо миллионы! Как в Белгороде горы все белые, так там прямо лугов из-за гусей не видать: все решительно как молоком залиты, - везде гуси!

Надя не просто показывала младшей сестре страну, в которой они жили, она не была бесстрастным путеводителем, она сама упивалась просторами, красотой, богатством земли, расстилавшейся вправо и влево от железной дороги, перерезавшей с севера на юг русскую равнину.

Больше того: Надя чувствовала себя совсем по-хозяйски, и так начала чувствовать только теперь, когда взяла в Петербург, столицу России, Нюру, никогда до того не видавшую просторов России.

Она как будто сама росла, и очень стремительно, переживая вновь то, что уже было ей известно, но впитывая его в себя гораздо глубже. Она следила при этом и за сестрой, и ей чуть ли не преступлением казалось, когда замечала она рассеянный, полусонный взгляд Нюры, стоявшей у окна в коридоре вагона, у окна, за которым - море чудес.