Сергей Сергеев-Ценский - Весна в Крыму (Преображение России - 15)

- Я чтоб? Извиняться? Держи карман! - крикнул Федор. - А как он сюда сам заявится, то увидишь, как я ему морду набью!

- Таким, какой ты теперь, Федор, я тебя не видела, - скорее с удивлением, чем с обидой в голосе, сказала Наталья Львовна. - Ты не таким зверем уезжал отсюда, каким вернулся. Ты очень озверел там, ты знаешь?

- Еще бы не знать, - кивнул головой Федор. - Там нет человека, какой бы не озверел, - на то он и называется фронт. Убивают там людей, или что с ними делают? В лапту что ли играют? Убивают как последнюю сволочь, какой жить зачем?.. Незачем! Вот!..

- А почему ты в пальто, а не в шинели? - вдруг спросила Наталья Львовна.

Федор поглядел строго на Пелагею и сказал:

- Сделала одно свое дело, - иди делай другое, - чего зря стоишь!

- И то, зря стою, - согласилась Пелагея и ушла, но дверью хлопнула громче, чем могла бы.

Федор подождал немного, прислушиваясь к ее шагам, потом придвинулся на шаг к жене и сказал вполголоса:

- Потому я в штатском, что войну со своей стороны я самовольно кончил... чтобы свои от большого ума меня не убили, - вот!

- То есть, другими словами... ты, значит, просто бежал! - с нескрываемым презрением и на лице и в голосе сказала Наталья Львовна и добавила: - Ты значит, ни больше ни меньше как дезертир?

- Все бегут оттуда, - поняла это? - выкрикнул Федор. - Там теперь никакой не фронт, а настоящий ад кромешный! Никто никакого начальства не слушает и даже чести генералам не отдают, - какое же это теперь войско? Это называется сброд, а не войско, как никакой дисциплины военной там нет!.. И воровство пошло повсеместно, а также и грабежи среди бела дня и убийства, если ты хочешь знать, - вот! А за военные действия кто из офицеров если скажет, - ну уж в живых его тогда не ищи!.. "Де-зер-тир!" - вытянул он. Вот чем напугала! Теперь ты поняла, зачем я шинель бросил, а пальто купил? Поняла?

- Поняла, - ответила она, но отвернулась.

- Не понравилось тебе, значит, что я приехал? Хотелось тебе, значит, чтобы меня ухайдакали?

- Нет, этого мне не хотелось!

С такой искренностью вырвалось это у Натальи Львовны, повернувшейся теперь к мужу, что Федор не мог не поверить ей, и он отозвался на это, прикачнув головой:

- Как по тебе заскучал я там, об этом не говорю: писал же тебе, должна была знать... А заместо того - вон как ты меня встретила!

И Федор не сел после этих слов на стул, а как-то рухнул и голову взял в обе руки.

Наталья Львовна сказала было:

- Ты меня встретил, а не я тебя... - но тут же поняла, что говорить этого было не нужно. Она села рядом с ним, так же, как он, опустила голову на руки и заплакала снова.

Так они сидели и молчали минуты три, и первой заговорила Наталья Львовна.

- Значит, ты вошел в дом, когда я только что ушла, а как же тебя впустила Пелагея?

- Ведь я же ей сказал, кто я такой.

- Хорошо, допустим... А как же ты разглядел этого Жемарина, не понимаю.

- Очень просто я его разглядел: стоял у двери и в прорезь глядел на улицу... А на улице нешто так уж темно было? И разговор его я расслышал.

Наталья Львовна догадалась, о какой прорези говорил Федор: в двери была щель, а под нею с внутренней стороны ящик для писем и газет, и ей самой показалось странным то, что такая мелочь почему-то сразу ее успокоила. Она поднялась и сказала теперь уже тоном жены и хозяйки:

- Ну что же, - значит, с приездом! Снимай пальто, садись к самовару поближе, будем чай пить... Я сладких пряников принесла, а чай у меня настоящий, а не какой-нибудь.

Ей даже показалось, что надо бы улыбнуться теперь мужу, но в улыбку, точно она забыла, что это такое, - никак не складывались губы.

- Все-таки мне не совсем понятно это, - заговорила Наталья Львовна, наливая стакан мужу. - Вот подошел к двери, постучался, вышла на этот стук Пелагея, - и как же она тебя пустила? Ведь так, согласись с этим, она могла бы пустить и кого угодно, даже двух-трех грабителей. А ведь я ей сколько раз приказывала, чтобы она спрашивала: "Кто там?"

- Она и спрашивала, а как же иначе? - объяснил Федор. - А я ей: "Это ты, Пелагея?"

- Почему же ты знал, что ее зовут Пелагея? - удивилась Наталья Львовна.

- Вот тебе раз! - удивился и Федор. - Раза два мне в письмах ты ее имя называла, значит, об этом забыла? - Она мне в ответ: "Я - Пелагея, а ты кто такой?" - "А я, - говорю, - твой будущий хозяин, Федор Петрович". - "Врешь, - говорит, - наглая душа, - Федор Петрович наш на фронте воюет". - "Был, говорю, - на фронте, точно, а теперь я здесь, только что приехал..." Ну, она и отперла дверь... Вот как это получилось у нас с Пелагеей.

- Ну, тогда ее и спроси, бывал у меня этот в шляпе - Жемарин, или она его никогда не видела? При мне спроси!

Федор выпил полстакана горячего чая, потом вздохнул и сказал:

- Разве прислуга против своей хозяйки что сказать посмеет? Чудное дело! Она же за свое место будет опасаться... Об этом не беспокойся: я у людей спрошу, какие считаются посторонние.

Наталья Львовна поглядела на него изумленно:

- Да ты понимаешь, что оскорбляешь меня такими словами, или не понимаешь?

- Ну, какое же в этом может быть оскорбление, - отходчиво ответил Федор. - Твое дело молодое, и считалась ты солдатка, а солдатки - они уж известные...

Наталья Львовна долго глядела на него широкими глазами, наконец покачала головой и сказала:

- До чего ты поглупел там у себя на фронте за эти два с половиной года, что даже и слушать тебя противно! Не говори ничего больше!

Посидев за столом молча еще с минуту, она ушла к себе в спальню и заперлась там, а Федору через дверь сказала:

- Поди на кухню и вымойся там, а чистое белье достанет тебе Пелагея.

- Помыться с дороги, конечно, надо, - согласился с нею Федор, и она слышала, как он отошел от двери, а потом заскрипел стулом: значит, сел допивать чай.

Она прислушивалась потом, пойдет ли он на кухню, и услышала, что он позвал Пелагею и сказал ей громко:

- Воды мне нагрей котел: купаться буду!

Хотя было еще рано, чтобы ложиться спать, но Наталья Львовна легла просто из боязни, что к ней постучится Федор, но он не постучался.

Она не зажигала и своего ночника, хотя темноты и боялась. Для нее теперь не было темноты, до того ярко стояло перед глазами все то неожиданное, что она только что пережила.

И разговор ее с Федором продолжался здесь, в ее спальне, хотя сам Федор был в это время на кухне.

Ни смерть отца, ни смерть матери так не ошеломили Наталью Львовну, как смерть ее мужа, того Федора Макухина, какого она провожала на вокзал, когда его вместе с полком отправляли на фронт.

Вернулся кто-то другой, а тот не то чтобы убит, как был убит отец, а умер, умер на ее глазах, вот теперь, и это оказалось очень страшно, почти непереносимо страшно.

Вышло так, что испуг, охвативший ее, как только отворилась входная дверь и совершенно необъяснимо выброшен был на улицу вошедший вместе с нею Жемарин, не покинул ее, - он продолжался потом в столовой, продолжался и здесь в ее спальне, испуг непреодолимый, ошеломляющий!