Сергей Сергеев-Ценский - Зауряд-полк (Преображение России - 8)

- Ружейные приемы мы прошли, стрельбу - несколько упражнений успели пройти, колку чучел с разбегу прошли, обращаться с пулеметами обучили двойной состав людей пулеметной команды. Трудились мы, правда, как лошади, но, кажется, мы сделали все, что могли. Теперь - что будет! А совесть наша чиста.

Он был жизнерадостный, почти сияющий, этот прапорщик, фамилия которого осталась неизвестна Ливенцеву, когда говорил: "Теперь - что будет!" А было семь тысяч трупов на пространстве двух квадратных километров, не считая трупов, оставленных в лесах, на пути к этим двум километрам. Правда, и немцы тоже трудились, как лошади, чтобы превратить в трупы двадцатый корпус: они прошли в целях обхода форсированным маршем по глубокому снегу шестьдесят два километра в один день и провезли с собой орудия и снаряды. Так спешили они, чтобы непременно окружить и перебить злополучный корпус!

А полковник Полетика никак не мог понять, зачем умерла у него дочь от галопирующей чахотки, и никак не мог прийти в себя после этой потери. Несколько дней он совсем не приходил в дружину, а когда, наконец, явился, то генерал Баснин, в этот день тоже вздумавший посетить своих "молодцов", был очень удивлен его ответами совершенно не по существу вопросов и полным безразличием ко всем делам дружины.

Через два дня после этого в штабе дружины получилась бумажка от Баснина, предлагающая полковнику Полетике явиться во второй временный госпиталь "на предмет испытания годности к дальнейшему прохождению службы его императорского величества в должности командира дружины".

Знакомые Ливенцеву сестры этого госпиталя - Еля Худолей и Маня Квецинская - передавали ему потом, что, наверное, Полетику совсем освободят от службы, так как он даже и не доказывает никому из врачей, как это делают другие подобные, что вполне здоров и к службе пригоден, - напротив, говорит, что очень устал и ничего не понимает, что делается кругом.

Однажды в госпиталь к нему зашел Ливенцев вместе с поручиком Кароли. Они думали, что вот он оживится, назовет их по обыкновению красавцами, скажет, что это черт знает какое безобразие, что его здесь зачем-то держат, между тем как он...

О своем желании повидаться с больным полковником они заявили дежурному врачу, а тот послал фельдшера справиться, может ли больной принять посетителей, но фельдшер, возвратясь, сказал:

- Полковник Полетика просили передать, что он никаких посетителей видеть не желает.

Может быть, Полетика был огорчен тем, что на его место в дружину был назначен другой полковник, взятый из отставки, Добычин, который и сидел уже на его месте в кабинете или стоял за конторкой, имеющей вид школьной кафедры.

Полковник Добычин был большой любитель стрельбы, чем вовсе не занимался с дружиной Полетика, бывший сапер.

Этот хозяйственный, хлопотливый старик большого роста, сутулый, горбоносый и с твердым кадыком на жилистой шее, когда узнал, что дружина ни разу еще не ходила на стрельбу по мишеням, открыл рот, страшно выпучил глаза, серые, с воспаленными веками, ударил себя крупными руками по сухим бедрам и пророкотал:

- Р-разбойники-крокодилы! Хлеб дарром жррали! Др-рать за это!

И тут же начал хлопотать об отводе дружине стрельбища и в разном хламе, оставшемся дружине в наследство от ушедших и погибших полков, разыскивать мишени.

Несколько раз дружина ходила на стрельбу в марте. И когда стреляли на четыреста шагов офицеры, Добычин очень торжественно обошел их фронт и церемонно благодарил тех, кому махальные у мишеней показали красными флажками четыре попадания, а Мазанке, у которого в мишени оказались все пять пуль, он жал руку особенно долго, добавив к "благодарю, полковник!" еще и уверенность в том, что он в своей роте "стрельбу поставит на должную высоту". Однако Мазанка смотрел на него недружелюбно: рапорт его об отпуске Добычин положил под сукно, кряхтя и рокоча жестким кадыком:

- Не время теперь разъезжать в отпуска! Не время!

Ливенцев тоже получил бумажку из штаба дружины, чтобы "все нижние чины, стоящие на постах у туннелей, прошли первые четыре упражнения в стрельбе по мишеням", и Ливенцеву долго пришлось доказывать Добычину, что люди, рассчитанные на смены для точного и неуклонного несения караульной службы, проходить в то же время и курс стрельбы никак не могут.

- Не могут, не могут!.. Как это не могут? - горячился Добычин. Проходите там с ними стрельбу в таком случае! Отвезите мишени туда и проходите! Ведь они там в чистом поле стоят у вас, вот и...

- А оцепление?.. Надо же, чтобы хоть проезжих и проходящих людей не перестреляли, как зайцев! Наконец, мы и не имеем права открывать стрельбища в любом месте: пуля на три версты летит.

- А вы что меня тут учите, на сколько летит пуля? - осерчал Добычин, видя, что прапорщик прав. - И... и вообще, на будущее время, прошу меня не учить! Не учить, да! Ступайте!

Словом, Добычин оказался не только хозяйственным, еще и воинственным, и это скоро почувствовали все в дружине.

- Эх, потеряно время! Во-семь месяцев потеря-но! Господа, господа! Надо наверстывать, да, да, да! На-вер-сты-вать надо!

Он и колку чучел с разбегу проводил в дружине так же торжественно, как стрельбу, и хлопотал даже о том, чтобы дали в дружину хотя бы один пулемет для упражнений, но этого так и не добился.

Однажды Ливенцев, получив за его подписью бумажку о "неукоснительном проведении на постах упражнений по рытью окопов", явился в штаб дружины, чтобы уточнить этот вопрос, так как почва около постов была каменистая, твердый известняк, а на более удобных для рытья окопов участках расположены были небольшие кусочки полей или огороды местных хуторян; с известняком же саперными лопатками справиться было нельзя, а кроме этих лопаток у ратников ничего не было.

Добычина как раз не застал в дружине Ливенцев. Гусликов же сказал ему:

- Я не в курсе этого дела... Окопы-окопы, а зачем?.. И сам не спит и людям мешает... Идите к нему на дом, пусть вам сам объясняет, чего он хочет.

- А удобно ли на дом идти?

- Отчего же? Ведь вы - в отделе. Сейчас приехали с постов - и сейчас же, дескать, вам опять туда ехать. По-моему, даже вполне удобно.

И Ливенцев зашел в один из домиков перед казармами, который прежде занимал подполковник Генкель и куда теперь перебрался Добычин.

Командирский денщик, низенький бородатый ратник старых годов службы и явно ошалелого вида, сидел в дыму в прихожей на корточках перед самоваром и раздувал его голенищем сапога. Так - одна нога в портянке, другая в сапоге он и поднялся перед Ливенцевым, но сказал решительно:

- Нету барина дома.

- Досада! В дружине нет и дома нет... А когда же он будет? Я ведь по делу к нему.

- По делу ежель, тогда как же?.. Может, мне узнать пойтить?