К. Воложанин - История Сибири: Хрестоматия

(Коммунистическая власть в Сибири и ее роль в экспансии чрезвычайных мер // ЭКО. 1995. № 2. С. 137–142)

При подготовке и проведении массовых высылок крестьянства начала 30-х гг. для региональных политических элит, куда входили и руководители ОГПУ на местах, существенное значение приобретал вопрос о направленности, а не только о масштабах и сроках осуществления принудительных миграций сельского населения. Так, в феврале-марте 1930 г. проявилось совершенно очевидное (пусть и временное) несовпадение интересов региональных элит: руководство основных зернопроизводящих районов страны стремилось максимально сжатые сроки обеспечить высылку экспроприированных крестьянских семей, сознательно переложив организационные, экономические и кадровые проблемы на власти тех регионов, куда направлялся поток депортированного населения – преимущественно с запада на восток и с юга на север.

В свою очередь краевые власти Сибири ставили своей целью также в сжатые сроки, до наступления весенней распутицы, провести собственное внутрикраевое переселение высылаемых «кулаков второй категории» с семьями из южных районов края в северные и восточные.

По сведениям Комендантского отдела из 21 района депортации подлежали в общей сложности 725 семей (10–33 чел.). При этом было зафиксировано около 70 случаев побегов (одиночек и целых семей) из районов в момент экспроприации и высылки крестьянских семей, а также в пунктах посадки и по пути следования. Через распределительные пункты прошли 3072 чел. Тем самым карательные органы «потеряли» в процессе проведения операции около 10 % намеченных к депортированию. В Исилькульском районе, где побеги приобрели массовый характер (в семи сельсоветах бежали 12 глав «кулацких семей») «по причинам преждевременной расконспирации фамилий подлежащих выселению и способствования в побеге председателей сельсовета», председатель одного из сельсоветов и районный уполномоченный были отданы под суд.

Как известно, после массовой коллективизации в стране еще сохранялся слой единоличного крестьянства, по отношению к которому государство применяло весь арсенал экономических, административных и карательных средств, чтобы свести этот слой к нулю. В рамках этой стратегической установки руководство Запсибкрай в лице Р. И. Эйхе и Ф. П. Грядинского обратилось в Политбюро и получило 20 мая 1935 г. санкцию последнего на проведение карательных мероприятий «в отношении единоличников, саботирующих сев». В частности, краевым властям была разрешена в отношении этой группы крестьян серия мер – от лишения приусадебных земель до «высылки по 5–10 хозяйств из сел, имеющих большой процент единоличников, на север». Несколько позднее, 20 сентября 1935 г. Политбюро утвердило цифру локальной депортации в 500 крестьянских хозяйств. Эта последняя в ряду спецпереселений осуществлялась из северо-восточных районов края в так называемые северные, нарымксие спецкомендатуры.

Взаимодействие принудительных, вынужденных и добровольных миграционных потоков привело в итоге к созданию на территории Западной Сибири анклавов (Нарымский край, Кузбасс), функционировавших по законам и принципам принудительной экономики, где универсальной «рабсилой» выступало репрессированное крестьянство.

(Красильников С. А. Массовые и локальные высылки крестьянства Западной Сибири в первой половине 30-х гг. // Гуманитарные науки в Сибири. 2000. № 2. С. 40–45)

Обращение советского крестьянства к «оружию слабых», когда открытое и активное сопротивление коллективизации было сломлено, приняло такой масштаб, что центральная власть в конечном итоге вынуждена была искать некий глобальный компромисс, во многом определивший конфигурацию и характер отечественной модернизации. Но на первых порах центр стремился действовать бескомпромиссно. Партийной чистке подвергались тысячи местных руководителей, которые покрывали или, по крайней мере, терпели обыденное сопротивление крестьянства… За антиколхозную частушку легко было попасть в лагерь ОГПУ. Вспоминает Т. Ф. Бахтина 1919 г. рождения: «На одной вечеринке один парень спел частушку (он был не колхозник):

На него кто-то донес, его забрали и увезли. Больше его никто не видел». Между тем, деревня распевала подобные частушки весьма дружно – иначе не было бы основания относить их к арсеналу «оружия слабых»:

Один из самых мрачных фактов в истории советского законодательства – так называемый «закон о пяти колосках» (Закон об охране социалистической собственности от 7 августа 1933 г.) – также запечатлен в незамысловатой и невеселой деревенской частушке:

Этот закон был написан лично Сталиным и вводил «в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества». К началу 1933 г. за неполные 5 месяцев по этому закону было осуждено 54 645 человек, из них 2110 – к высшей мере наказания. Расстрельные приговоры приведены в исполнение примерно в тысяче случаев. Судьи заявляли, что у них «рука не поднимается». Одной из страниц тихого, молчаливого сопротивления крестьян коллективизации был убой своего скота. Уже в первую волну насильственного обобществления крестьянских хозяйств отнюдь не один только шолоховский дед Щукарь объедался мясом чуть ли не до смерти. В сводках с мест в центр говорилось: «Как довольно распространенное явление следует отметить также убой крестьянами своего скота для засола и личного потребления в таких районах, где в предыдущие годы этого не наблюдалось»; «многие режут овец на личное потребление, говоря: „Сегодня жив, а завтра не знаю что будет“».