Олег Егоров - Дневники русских писателей XIX века: исследование

В процессе работы над дневником Маковицкий сознавал историческое значение своего труда. Как никому другому из ближайшего окружения писателя, ему открывалась возможность слышать и видеть самое сокровенное в последние 6 лет его жизни. И он старался воспользоваться этой возможностью сполна. Помимо основной задачи летописца, Маковицкий одновременно стремился основательно усвоить этические воззрения Толстого, из первоисточника черпать житейскую и философскую мудрость великого проповедника. Эта напряженная внутренняя работа также отразилась в дневнике.

Ограниченность творческого задания определила и пространственно-временные параметры дневника. События четко укладывались в «три единства» – места, времени и действия: «Ясная Поляна, события дня, жизнь писателя Л. Толстого. Крайне редко автор упоминает о выезде за пределы имения и деревни. Поездка на родину, к больному отцу не описывается. Родственники Толстого и посетители его дома изображаются в связи с жизнью писателя в данный день. Толстой находится в фокусе событий, он «единодержавный» герой всего происходящего, и время дневника связано с временем его жизни: с остановкой пульса писателя на станции Астапово в 6 час. 05 мин. 7 ноября 1910 г. дневник заканчивается.

Замкнутость пространства в дневнике Маковицкого несет определенную смысловую нагрузку. Она усиливает драматизм событий, словно происходящих на обозримой единым взглядом сцене, и переносит акцент с изображения на выражение: Толстой у Маковицкого больше говорит, чем действует. Действия в основном имеют эмоциональный оттенок. Маковицкий как врач подмечает недужные жесты, реакции, мимику своего пациента, т. е. то, что относится к области выражения.

Локализация повествования сводит всех участников духовной и семейной драмы писателя «лицом к лицу». На ограниченном участке вселенной происходит вселенская драма мысли и жизни. Изредка упоминаемые события войны и революции усиливают впечатление того, что конфликт между главными духовными силами происходит здесь, а не на полях сражений, которые являются его глухими отголосками.

Все образы дневника сгруппированы в соответствии с его жанровой спецификой. Образ автора оказался на последнем месте с точки зрения значимости в событийном пространстве дня. Маковицкий сознательно стушевывается, старается говорить о себе как можно меньше. Но это не значит, что образ автора бесцветен. В отсутствие развернутой характеристики заключается отчетливая идейная и творческая позиция автора.

По своему мировоззрению Маковицкий, бесспорно, принадлежит к последователям учения Толстого. Но среди толстовцев были активные проводники его теории и образа жизни (а некоторые из их числа даже отличались известной агрессивностью) и были такие, которые не занимались проповедью, а ограничивались рамками жизни согласно учению Толстого, как, например, М.А. Шмидт. К числу последних принадлежал и автор «Яснополянских записок».

Как и H.H. Гусев, Маковицкий вначале занимал позицию прозелита толстовства. Ему, несмотря на его далеко не юный возраст, были чужды какие-либо высказывания или действия агитационного характера. И в семье писателя он жил (или по крайней мере старался жить) незаметно, выдвигаясь на первый план только в роли домашнего врача. Подобная позиция отразилась и в его дневнике.

Первоначальная стеснительность и боязнь быть непонятым из-за плохого знания русского языка способствовали формированию линии поведения, которая не всегда находила понимание у близких Толстого. В многочисленных дневниках и воспоминаниях круга Толстого Маковицкий упоминается вскользь, мимоходом. Одними он воспринимается как фигура незначительная, другими – как человек ограниченного ума (см., к примеру, отзыв о нем в дневнике С. А. Толстой: «<���…> Л.H. поехал с глупым Душаном верхом <���…>», т. 2, с. 205). В основном личность Маковицкого вошла в сознание большинства обитателей и завсегдатаев яснополянской усадьбы в его профессиональной функции.

Позиция наблюдателя и «осторожного» участника событий отчетливо прослеживается на протяжении всего повествования. Только в самом конце рассказа о Толстом Маковицкий выражает свою активную позицию: сопровождая его во время бегства из Ясной Поляны, организует его отдых, лечение, ограждает от назойливых посетителей, наконец, препятствует общению с умирающим писателем Софьи Андреевны.

Из жизненного положения Маковицкого в доме Толстого вытекала и его творческая позиция в дневнике. Образ автора строится по принципу контраста: летописец противопоставляет свою человеческую слабость величию и силе характера Толстого: «Когда я сегодня просматривал все собранное мною для «Круга чтения», мне стало неприятно и совестно, что сам я пишу такие вещи, а жить так не умею» (т. 1, с. 99).

Из наблюдений над жизнью писателя, из многочисленных бытовых ситуаций, реплик Маковицкий делает выводы для себя и стремится строить свое поведение в духе толстовской линии жизни. Он перевоспитывается, глядя на образцы нравственности. Высказываний в этом роде в дневнике встречается немного, но главная тенденция пронизывает все повествование. Она выражается в той осторожности и деликатности, с которыми Маковицкий подходит к оценке слов, дел и мыслей Толстого. Мы почти не встречаем на страницах многотомной летописи категорических суждений. Это говорит не об авторской бесстрастности, а об усвоенных им моральных правилах толстовства: непротивлении, смирении, прощении, сострадании к заблудшим. Наоборот, невыполнение тех или иных религиозно-этических заповедей влечет мгновенную самокритику: «Как у Чертковых и Толстых нет подобострастия! Надо и мне быть таким со всеми людьми: и с низшими – простым, неизбалованным, и с высшими – тоже простым, не приниженным» (т. 1, с. 184); «Я сегодня утром был сердит на больных, а потом угрюм. К Л.Н. равнодушен, невнимателен. Его два поручения (письма) исполнил только официально. А не с радостью, охотой» (т. 4, с. 219).

Оценка человека с точки зрения категорий толстовской религиозно-нравственной философии свойственна и другим образам дневника. Как правило, сторонники учения Толстого рисуются в мягких тонах, кратко, с использованием набора близких по смыслу понятий. Это – «классические» толстовцы, на деле доказавшие свою верность учению патриарха: «За обедом я застал Буланже. Он не состарился, серьезный, деловитый, скромный, приятный» (т. 1, с. 128); «Сутковой <���…> пришел пешком <���…> мягкий, добрый, не человеконенавистник, скромный, работящий» (т. 2, с. 254); «С Булгаковым не было во все время его пребывания в доме никакой распри. Правдивый, простой, мягкий, прилежный, способный человек» (т. 4, с. 264).