Виктор Петелин - История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции

В «Окаянных днях» Бунин со всеми мрачными подробностями описывает красный террор, своеволие простого народа, вышедшего на улицы, бесцеремонно даёт характеристики Брюсову, Блоку, Маяковскому, всем, кто пошёл за большевиками. «Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» – написал Бунин при виде старика генерала, что-то продававшего на Тверской. А извозчик возле Праги с радостью говорит о том, что немцы, которые идут на Россию, в Петрограде, «говорят, тридцать главных евреев арестовали. А нам что? Мы народ тёмный» (Там же. С. 15). «Коган рассказывал мне о Штейнберге, комиссаре юстиции: старозаветный, набожный еврей, не ест трефного, свято чтит субботу», – записал Бунин 19 февраля 1918 года. И Бунин день за днём описывает своё пребывание в Москве. Как-то спросил у Клестова-Ангарского, большевика-подпольщика, сколько получили большевики от немцев за подписание мира: «Не беспокойтесь, – ответил он с мутной усмешкой, – порядочно…» (Там же. С. 20). Современные комментаторы этого обстоятельства вспоминают книгу Г.К. Гинса «Сибирь, союзники и Колчак: Поворотный момент русской истории 1918–1920 гг.»: «Печать государственной измены отталкивала всех, кто честно мыслил, от вождей большевизма и последователей, и никто не выражал сомнения в искренности тех обвинений, которые повсюду открыто раздавались по адресу большевиков – обвинений в получении денег от германского Имперского банка, о существовании в Смольном комиссии офицеров немецкого генерального штаба, о выполнении большевиками всех требований Берлина. В 1918 г. Американское правительственное бюро печати опубликовало сенсационные разоблачения. Всё, что раньше передавалось как слух, стало обосновано документально. В Смольном действительно были немецкие офицеры. «Соглашение» о совместных работах начинается следующими словами: «Согласно договору, заключённому в Кронштадте 6 июля месяца сего года (1917) между представителями нашего генерального штаба и руководителями русской революционной армии и демократии: Лениным, Троцким, Раскольниковым и Дыбенко, отделение нашего Генерального штаба, оперирующее в Финляндии, назначает в Петроград офицеров, которые будут состоять в распоряжении осведомительного отдела штаба». Из «соглашения» проистекало всё остальное: перевод денег большевикам, выдача немецким офицерам в России подложных паспортов для поездки в Англию и Францию, убийство русских патриотов, уничтожение польских легионов и т. д.» ( Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак: Поворотный момент русской истории 1918–1920 гг. Т. 1. С. 18, 19. Цит. по: Бунин И.А. Публицистика 1918–1953 годов. М., 1998. С. 478–479).

Со всей остротой и бескомпромиссностью Бунин описывает события в Одессе 1919 года:

«Рассказывают, что Фельдман говорил речь каким-то крестьянским «депутатам»:

– Товарищи, скоро во всём свете будет власть советов!

И вдруг голос из толпы этих депутатов:

– Сего не буде!

Фельдман яростно:

– Это почему?

– Жидив не хвате» (Там же. С. 100).

И тут же постановление военно-революционного совета: «расстрелять 18 контрреволюционеров. Тут же и сообщение о еврейском погроме на Большом Фонтане, учинённом одесскими красноармейцами… На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, – шла настоящая охота… Убит Моисей Гутман, биндюжник, прошлой осенью перевозивший нас с дачи, очень милый человек» (Там же. С. 107). А завершает свои записи на эти острые темы Бунин словами:

«Как раз читаю Ленотра. Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон… Ленин, Троцкий, Дзержинский… Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, всё-таки московские. Но и парижские были не плохи.

Кутон, говорит Ленотр, Кутон диктатор, ближайший сподвижник Робеспьера, лионский Аттила, законодатель и садист, палач, отправлявший на эшафот тысячи ни в чём не повинных душ…» (Там же. С. 125).

С одинаковой болью и острым страданием воспринимает Бунин и расстрел «контрреволюционеров», и гибель 30 простых евреев, и смерть Моисея Гутмана.

Бунины, выехав из Одессы, в марте оказались в Париже, остановились у Михаила Осиповича и Марии Самойловны Цетлиных, игравших большую роль в русской эмиграции. За короткий срок Бунины повидали и Бунакова-Фондаминского, и Толстого, и Шполянского, а вскоре увидели и чуть ли не всю русскую эмиграцию в Париже. Открылись издательства, начали выходить газеты и журналы. И. Бунин включился в этот бурный процесс восстановления литературной жизни. Во второй книге «Устами Буниных» (Т. 2. Посев, 2005) подробно говорится о всех тонкостях и противоречиях этого литературного и политического процесса, когда в Париже собрались столько разных направлений и школ. «В европейских столицах, – писал О.Н. Михайлов в статье «Пролог», – а также в Китае и США организуются литературные центры, издательства, возникают многочисленные газеты и журналы. В 1920 году, например, выходило 130 русских газет, в 1921 – добавилось 112, а в 1922 – 109. Наиболее популярными были парижские «Последние новости» (1920–1940), «Общее дело» (В.Л. Бурцева), «Возрождение» (1925–1940), берлинская газета «Руль» (1920–1931), рижская «Сегодня», варшавская «За свободу»; кроме того – «Дни», «Россия», «Россия и славянство» (все в Париже). Из главных литературных журналов следует назвать «Грядущую Россию» (Париж), «Русскую мысль» (София; Прага; Париж, 1921–1927), пражскую «Волю России» и парижские «Современные записки» (1920–1940)… Одновременно создаются многочисленные издательства – З.И. Гржебина, «Слово» И.В. Гессена, «Геликон», «Мысль», «Петрополис» (все – Берлин), «Пламя» (Прага), «Русская земля», «Современные записки», «Возрождение» (Париж), «Библиофил» (Ревель), «Русская библиотека» (Белград), «Северные огни» (Стокгольм), «Грамату драугс» (Рига), «Россия – Болгария» (София) и многие другие» ( Литература русского Зарубежья. 1920–1940. М., 1993. С. 33).

В эти дни Бунин публикует рассказы «Косцы» (1921), «Темир-Аксак-Хан» (1921), «Далёкое» (1922), «Огнь пожирающий» (1923), «Город Царя Царей» (1924), «Богиня разума» (1924), «Книга» (1924), «Солнечный удар» (1925), «Дело корнета Елагина» (1925), «Подснежник» (1927), «Божье древо» (1927). Но главное, что волновало и тревожило Ивана Бунина, – это недосказанное им в прошлые годы – сочинение о самом себе, своём поколении. Это будет роман «Жизнь Арсеньева». И он погрузился в давний мир прошлого, ожили родные, прелестная Анхен, с которой он так много гулял и которая сидела у него на коленях, а восторг от этого он просто не мог передать, настолько это было прекрасно. Так картина за картиной всплывали в его воображении. И какая разница между ним и его отцом: «Я думал порой о молодости отца: какая страшная разница с моей молодостью! Он имел почти всё, что подобало счастливому юноше его среды, звания и потребностей, он рос и жил в беспечности вполне естественной по тому ещё большому барству, которым он так спокойно и естественно пользовался, он не знал никаких преград своим молодым прихотям и желаниям, всюду с полным правом и весёлым высокомерием чувствовал себя Арсеньевым. А у меня была только шкатулка из карельской березы, старая двустволка, худая Кабардинка, истёртое казацкое седло… Как хотелось порой быть нарядным, блестящим! А мне, собираясь в гости, нужно было надевать тот самый серенький пиджачок брата Георгия, в котором некогда везли его в тюрьму в Харьков и за который я в гостях втайне мучился острым стыдом…» ( Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. С. 118).