Ицхак Арад - Партизан: от долины смерти до горы Сион, 1939–1948

Рувка и Гершка были в руках литовской полиции. Несмотря на ранение, Гершка содержался в отдельной камере без никакой врачебной помощи. Оба говорили, что нашли пистолет случайно. Литовцы им не верили и обещали освободить, если те откроют им имена членов группы и место, где спрятано оружие. На вторые сути после ареста их начали пытать. Вначале избивали их резиновыми палками, затем зажимали пальцы между дверьми. Но пытки не помогли: они не открыли рта. В полиции работала уборщицей еврейская девушка. На второй день после ареста она видела Рувку после допроса: он был бледен, на лице были видны следы ударов, изо рта сочилась кровь. Проходя мимо девушки, сказал ей на идише: "Передай ребятам, чтобы они не боялись, я не предам никого, и пусть отомстят". Это был последний привет от них.

На третий день ареста, 16 апреля 1942, на рассвете, послышались выстрелы с еврейского кладбища. Спустя некоторое время в гетто стало известно, что Рувка и Гершка были расстреляны. Вместе с ними расстреляли девушку из нашего городка Сару Левину, которую поймали в одном из окрестных сел с фальшивыми "арийскими" документами. Смерть Гершки и Рувки нанесла мне двойной удар не только потому, что ни были членами группы, а потому, что были моими личными друзьями. С 1939 мы втроем учились в одном классе, а с Рувкой я два года сидел за одной партой. Оба мы были членами организации "Молодой халуц", оба мечтали о репатриации в страну Израиля. Рувка был отличным спортсменом, часами я следил за его игрой в футбольной команде. Преподаватель физкультуры предсказывал ему великое будущее. Все было стерто его гибелью.

Гершка и Рувка были первыми жертвами в нашей группе. Очень редко, кто не сломался под пытками нацистов. Гершка и Рувка в свои 17 лет выдержали всё с великим мужеством. И на краю могилы, перед расстрельной командой, не сломились. Ненависть к немцам, верность группе и вера в то, что мы отомстим за них, держали их до последней секунды их жизней.

Спустя несколько дней мы решили собраться и обсудить наши дальнейшие действия. Мы все еще не были уверены, что о нас не сообщили в полицию, что Гершка и Рувка не передали им какую-либо информацию о нас. Тот факт, что мы были известны всем жителям гетто, «юденрату» и еврейской полиции, был слишком опасен для нас. Кто-то может обронить слово, и это дойдет до властей. Но дни проходили, и с ними крепла наша уверенность в себе, ибо никакие сведения о нас не дошли до германской власти.

Мы собрались в доме Давида и Бориса Йохай. Их дом был всегда для нас открыт. Отец их Хаим Йохай был ветераном русской армии царя Николая, и в течение четырех лет Первой мировой войны воевал в артиллерии на фронте против немцев. Долгими вечерами мы слушали его рассказы о царской армии и Первой мировой войне. Он знал о нашей группе и ее действиях еще до трагических событий с Гершкой и Рувкой, он всегда поддерживал нас, помогал советом и предоставлял свой дом для наших встреч. Хаим был кожевником, и вместе с группой татар, жителей Свинцяна, организовал кожевенную фабрику. Благодаря этому он остался с семьей в период депортации на Полигон.

Сначала мы почтили память Гершки и Рувки, первых жертв из нашей группы. На встречу пришли все десять ребят, никто не уклонился. Гибель наших друзей еще больше сплотила нас. Мы собирались обсудить три вопроса: возврат оружия внутрь гетто, взаимоотношения с "юденратом" и жителями гетто, которые знали о существовании нашей группы, и посылка людей из гетто в трудовые лагеря германской рабочей организации "Тодт".

Мы решили немедленно вернуть оружие в гетто, чтобы быть готовыми к сопротивлению, когда немцы начнут "акцию". Мы также знали, что оружие в наших руках не позволит кому-либо из жителей гетто донести на нас в полицию. Оружие в наших руках означает, что попытка нас арестовать может привести к войне в гетто, и потери среди немцев и литовцев приведут к тотальному уничтожению гетто. Оружие придало каждому из нас уверенность, и в новой реальности, в которой мы оказались, эта уверенность была нам очень важна. Мы решили умеренно относиться к деятельности "юденрата", не мешать ему при условии, что он не будет пытаться нанести ущерб каждому из нас, и вообще, существованию нашей вооруженной группы. Это решение было связано с третьим вопросом, посылкой людей в трудовые лагеря организации "Тодт". "Юденрат" занимался отбором и посылкой людей в эти лагеря около железнодорожной линии Вильно-Двинск-Ленинград, расположенные в городках Ново-Свинцян, Игналина и Дукашт. Лагерники следили за исправностью железной дороги, являющейся главной артерией передвижения германской армии в направлении Ленинградского фронта. Условия в этих лагерях были тяжелейшими: каторжный труд, уменьшенный паек и полный разрыв с семьей. Один раз в несколько месяцев людям был обещан отпуск в гетто. Нам стало известно, что "юденрат" хочет использовать такую подвернувшуюся возможность рассеять нас между этими лагерями, и, таким образом, избавиться от нашей группы, подвергающей опасности, по их мнению, всех жителей гетто. "Юденрат" передавал списки людей, отказывающихся от лагерей, литовской полиции, и те отыскивали их, наказывали и отсылали силой. Если люди прятались, арестовывали членов их семей, пока скрывающиеся сами не приходили в полицию.

Мы решили сообщить "юденрату", что ни один человек из нашей группы не предстанет перед полицией, чтобы быть посланным в трудовые лагеря. Если придут нас арестовывать, мы окажем сопротивление. Члены группы предложили присоединить к группе еще ребят, которые изъявили такое желание. Мы решили эти просьбы обсудить на следующей встрече, через несколько дней. На четырех членов группы была возложена задача — перенести этой ночью оружие в гетто и спрятать в двух местах до нового распределения между всеми членами группы. На меня и Бориса Йохая возложено было встретиться с членами "юденрата" по вопросу посылки в трудовые лагеря организации "Тодт". Вечером мы посетили дом члена "юденрата" Мотла Гилинского, активиста польского "Бунда", который до войны работал воспитателем в "Медам Санаториуме" около Варшавы. В период советской власти он преподавал в идишской школе на языке в нашем городке, и обрел большое уважение, как воспитатель и человек. Гилинский дружески принял нас, выразил соболезнование в связи с гибелью двух наших товарищей. Мы попросили его жену оставить нас с ним наедине, и сказали ему, что мы категорически против посылки ребят из нашей подпольной группы в трудовые лагеря. Мы отметили, что наша цель в гетто — быть в постоянной готовности на случай "акции" — внезапного уничтожения гетто. Наше вооруженное сопротивление немцам и литовцам во время такой "акции" даст возможность многим евреям бежать. Гилинский объяснял, что на "юденрат" возложена задача — послать сорок человек из гетто в трудовые лагеря. И так как невозможно посылать людей семейных или ремесленников, нет иного выхода, как посылать молодых людей, и тут вовсе нет намеренного желания — нанести нам ущерб. Мы объяснили ему, что мы вовсе не уклоняемся от работы, и большинство из нас работает в местах, куда мы были посланы "юденратом". Но наша цель одна: воевать с врагом в гетто, а затем — партизанами в лесах. Потому мы должны остаться на месте, как организованный отряд. Мы представили свою позицию в тоне приказа, и подчеркнули: если придут забрать нас силой, мы окажем сопротивление немцам и литовцам, и ответственность за это ляжет на "юденрат". Сказали ему, что оружие снова в наших руках и потребовали предъявить наши требования "юденрату". Мы молча расстались с Гилинским.