Александр Елисеев - Скифия против Запада. Взлет и падение Скифской державы

Святослав отверг это предложение, произнеся свои знаменитые слова: «…Да не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвые бо сраму не имам». Однако можно представить себе – с каким настроем сражались против византийцев сторонники мира. Могут возразить, что мир, в конце концов, заключили, так не лучше было бы послушать «пацифистов»? Но тут можно задать и встречный вопрос – а не лучше ли было бы самим пацифистам отказаться от своего пацифизма? Глядишь, и результаты были бы другими. Да и неизвестно еще, какими бы оказались условия мира. От русов вообще могли потребовать разоружиться – со всеми вытекающими последствиями (христиане, впрочем, оказались бы в исключительном положении). И здесь стоит обратить внимание на слова князя Святослава, переданные в ПВЛ: «Нам некуда деться, волей или неволей мы должны сражаться». И вот, само сражение было проиграно, но император согласился отпустить русов домой, заключив с ними вполне приличный (учитывая сам факт поражения) договор. В любом случае, налицо оппозиция князю Святославу, выступающая за мир с ромеями. И дело здесь не в религии, но в политике. Когда пацифисты считали, что князь сможет одолеть Иоанна Цимисхия, они воевали против Византии – несмотря на свою религиозную принадлежность. Когда же им показалось, что шансы Святослава ничтожно малы – им захотелось мира. Это уже политика, а не религия.

У оппозиционеров наверняка были свои сторонники в Киеве, которые не хотели возвращения князя. Весьма любопытно следующее обстоятельство. Воевода Свенельд предлагал Святославу вернуться в Киев, обойдя «днепровские пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». Князь отказался, в результате, его дружина осталась зимовать и голодать в устье Днепра, в Белобережье. Это обычно трактуется как проявление некоего героического чудачества – дескать, отважный донельзя воин не хотел обходить опасность. Но вряд ли сокрушитель Хазарии был экзальтированным чудаком, которым его так часто представляют. Что-то удерживало князя от пути в обход. Очевидно, он боялся столкнуться с некоей силой, которая была страшнее и самих печенегов. Сила эта, судя по всему, находилась в Киеве, и она вполне бы могла уничтожить князя в тот момент, когда он пробирался бы в столицу. Поэтому Святослав и не хотел идти на север, предпочитая выждать время. Кстати, с самими печенегами у него должны были тогда существовать хорошие отношения. ПВЛ сообщает о том, что во время зимовки воины Святослава питались кониной. И, как справедливо вопросил Л.Н. Гумилев: «Кто мог продавать им конину кроме печенегов?» («Древняя Русь и великая Степь») И в то же самое время: «Не стор не объясняет, почему войску Святослава, страдав шему в Белобережье от голода, не помогли киевляне, хотя степной путь по Бугу был открыт». Но вот Святослав выдвинулся к столице, и печенеги напали на его войско. Понятно, что кто-то их настрой изменил: «Печенегов кто-то должен был известить о времени прохода Святослава че рез пороги, иначе они не смогли бы собраться туда в дос таточном количестве». Ниточка тянется в Киев, где давно уже созрел заговор против князя. И главные кандидаты на заговор – грекофилы. Не христиане «вообще» – в Киеве существовало несколько христианских общин и партий (о чем речь пойдет дальше), но именно сторонники провизантийской ориентации. Не случайно же после смерти Святослава власть (уже де-юре) переходит к его сыну Ярополку, который находился в орбите византийского влияния. При этом агентом Ярополка был воевода Свенельд, который благополучно вернулся в Киев.

Грекофилы ударно поработали над русскими летописями, сильно исказив образ не только язычника Святослава, но и его сына, крестившего Русь. Приход князя Владимира к власти часто подают как «торжество языческой реакции». При этом указывают на его религиозную «Перунову» реформу, а также на массовые жертвоприношения: «И осквернилась кровью земля Русская». (ПВЛ). Вопрос о жертвоприношениях будет рассмотрен ниже, пока нужно коснуться вопроса о реформе. Как известно, Владимир составил пантеон из шести богов: Перуна, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши. Возникает вопрос – было ли это хоть каким-то проявлением хоть какого-то фундаментализма? В пантеон не вошли многие почитаемые на Руси божества – например, Велес, которым, наравне с Перуном, клялись в договорах русов с греками. А это значит, что Владимир выступил именно как реформатор, подрывающий основы язычества и прямо инициирующий религиозный конфликт между самими язычниками. Причем, этот конфликт имел и социальную мотивацию, ведь упомянутый выше Велес/Волос был богом волхвов (жрецов). Князь Владимир явно бросал монархический вызов могущественному жречеству, что вело к мощнейшим внутриязыческим коллизиям. И в этом плане он продолжал линию Олега Вещего.

Очевидно, что эта реформация, результаты которой оказались крайне недолговечными, была проявлением острейшего недовольства язычеством. (Любопытно, что современные язычники оценивают реформу Владимира крайне негативно, считая ее, весьма справедливо, хоть и со знаком минус, важнейшим шагом на пути к Крещению Руси.) Но как тогда быть с ужасными жертвами, о которых столь красочно пишет ПВЛ? Тут есть одна неясность. ПВЛ приписывает инициативу в этом страшном деле именно Владимиру: «И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими». (К слову, это еще вопрос – какие жертвы имелись в виду, человеческие или нет.) Но вот конкретный случай описан один – когда были убиты два варяга-христианина «из Греческой земли» – отец и сын. И вот здесь уже инициаторами выступают «старцы и бояре», решившие: «Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». То есть налицо инициатива элитариев, причем старцы – это явно деятели городской общины, высшим органом власти которой было вечевое собрание. А важнейшую роль в проведении таких собраний играли жрецы, бывшие чем-то вроде спикеров. (Позднее эта функция перешла к православному духовенству.) Жрецам была самая прямая выгода – наращивать религиозный фанатизм и дестабилизировать ситуацию. Они, кстати, никак не могли быть довольны реформами Владимира, который не включил в пантеон их бога Велеса. Отсюда – и нагнетание фанатизма, который ставил своей целью «привязать» русов к старым богам – кровью. Как рассказывает ПВЛ, варяг отказался отдать своего сына на жертву, оказав вооруженное сопротивление. Во время схватки варяги были убиты– и «не ведает никто, где их положили, ибо были тогда люди бесписьменны и язычники». Здесь «соавтор» ПВЛ походя пнул «языческую Русь» – и не столько за само язычество, сколько за «дикость». Заметен агитпроповский стиль грекофила (или чужака-византийца), опустившегося до откровенной русофобской лжи. Представить себе, что Гардарика, «страна городов», была бесписьменной – невозможно. Совсем иной взгляд на языческую Русь был, как уже отмечалось, у митрополита Илариона, чьи слова о ведомой во всех концах земли Руси были приведены выше. Вообще, само «Слово» этого великого пастыря, как и «Память и похвала русскому князю Владимиру» Иакова Мниха (XI век), описывает религиозный выбор князя Владимира совсем иначе, чем ПВЛ. В этих древнерусских произведениях Владимир уравнивается с Константином Великим, а само Крещение представляется как сложный внутренний выбор. «Иларион прямо и косвенно подчеркивает незави симое от религиозных центров решение Владимира при нять христианство, – пишет А.Г. Кузьмин. – Он сопос тавляет князя – кагана и с апостолами, и с Константином, при котором уверовала в Христа Римская империя… Прямых выпадов против Константинополя у Илариона нет. Но прославляя Русь и своих князей, именуемых под черкнуто каганами, то есть равными императорам, он стремится обосновать совершенную независимость ее от Византии и в религиозном отношении» («Первый митрополит русин Иларион»).