Франсуа Гизо - История цивилизации в Европе

Итак, перевес остался на стороне папской власти; она удержала за собою поле сражения и управление церковью. Собор не мог исполнить то, что предпринял, но он сделал то, чего не предпринимал, и что пережило его. В то время, когда Базельский собор потерпел неудачу в своих преобразовательных попытках, светские государи присвоили себе провозглашенные им идеи и указанные им учреждения. Во Франции, на основании декретов Базельского собора, Карл VII составил прагматическую санкцию и обнародовал ее в Бурже в 1438 году. Она установила избрание епископов, уничтожение аннат, исправление важнейших злоупотреблений, вкравшихся в церковь. Прагматическая санкция объявлена была государственным законом Франции. Майнский сейм в 1439 году возвел ее в степень основного закона и для Германской империи. Что не удалось духовной власти, то, по-видимому, намеревалась совершить светская власть.

Но и здесь преобразовательные проекты подверглись новой неудаче. Так же как и собор, прагматическая санкция не достигла своей цели. Она скоро упала в Германии; сейм отступил от нее в 1448 году по договору с Николаем V. В 1516 году Франциск I точно так же отказался от нее и заменил ее конкордатом с Львом X. Реформа государей удалась не лучше реформы духовенства; но она погибла не вполне. Если собор не остался вовсе без последствий, то и прагматическая санкция имела результаты, пережившие ее, игравшие важную роль в новой истории. Принципы, провозглашенные Базельским собором, были могучи и плодотворны. Они были приняты и поддержаны людьми высоких дарований и энергичного характера. Иоанн Парижский, д’Алльи, Жерсон и многие другие замечательные люди XV века посвятили себя их защите. Тщетно распускается собор, тщетно уничтожается прагматическая санкция, – общее учение о церковном правительстве, о необходимых реформах, укоренилось, утвердилось во Франции, перешло в парламенты, приобрело множество приверженцев и породило сначала янсенизм, а затем галликанизм. Весь этот ряд усилий, клонившихся к преобразованию церкви, начиная с Констанцского собора и до четырех положений Боссюэ, проистекает из одного и того же источника и направлен к одной и той же цели. Попытка законной реформы XV века не имела успеха в недрах церкви, но она тем не менее заняла место в развитии цивилизации и оказала косвенно огромное влияние на ход ее.

Соборы не без основания стремились к законной реформе; она одна только могла предотвратить революцию. В то же почти время, когда Пизанский собор предпринимал прекращение великого западного раскола, а Констанцский собор – преобразование церкви, в Богемии появились первые насильственные попытки народной религиозной реформы. Проповеди и успехи Яна Гуса относятся к 1404 году, когда он начал поучать в Праге. Итак, две реформы идут друг подле друга: одна в недрах самой церкви, предпринятая церковною аристократиею – реформа осторожная, робкая, нерешительная; другая – вне церкви и против нее, реформа насильственная, страстная. Между обеими силами, между обоими стремлениями завязывается борьба. Собор вызывает Гуса и Иеронима из Праги в Констанц и осуждает их на сожжение как еретиков и революционеров. Теперь эти события для нас совершенно ясны; мы очень хорошо понимаем эту одновременность двух отдельных реформ, предпринятых одна правительствами, другая народами, реформ, враждебных друг другу, но тем не менее проистекающих из одной причины, стремящихся к одной цели и, при всей видимой противоположности своей, содействующих одному и тому же окончательному результату. Это именно и произошло в XV веке. Народная реформа Яна Гуса на время была подавлена; восстание гуситов началось чрез три или четыре года после смерти учителя их; оно было продолжительно и упорно; но империя наконец восторжествовала над ним. Однако так как реформа, предпринятая соборами, не имела успеха, так как цель ее не была достигнута, то брожение народной реформы не прекратилось: она выжидала первого удобного случая и нашла его в начале XVI века. Если бы реформа, предпринятая соборами, привела к желанному результату, то это, может быть, предупредило бы народную реформу; но одна из них непременно должна была увенчаться успехом, потому что совпадение их свидетельствует о их необходимости.

Вот состояние религиозных верований, в котором XV век оставил Европу: аристократическая реформа, оставшаяся без последствий, и популярная реформа, предпринятая, подавленная, но постоянно готовая возобновиться. Брожение умов не ограничивалось, однако, сферою религиозных верований. В течение XIV века греческая и римская древность была, так сказать, восстановлена в Европе. Всем известно, с каким жаром Данте, Петрарка, Боккаччо и все современники их отыскивали греческие и латинские рукописи, обнародывали, распространяли их, и какой говор, какой восторг возбуждало малейшее открытие в этом роде. Среди этого движения в Европе возникла школа, игравшая в развитии человеческого ума гораздо более важную роль, чем обыкновенно думают, – школа классическая. С этим словом не следует его современное значение; тогда дело шло совсем не о литературной системе или борьбе. Классическая школа того времени была воспламенена удивлением не только к сочинениям древних писателей, например Виргилия и Гомера, но и ко всему древнему обществу, к его учреждениям, мнениям, философии, точно так же, как и к его литературе. Нельзя не согласиться, что в политическом, философском и литературном отношениях древность стояла гораздо выше Европы XIV и XV столетий. Поэтому неудивительно, что она имела в то время такое сильное влияние, что большая часть возвышенных, деятельных, утонченных и разборчивых умов питали отвращение к грубым нравам, спутанным идеям, варварским формам своего времени и страстно предавались изучению другого, более правильного и более развитого общества, доходя до поклонения ему. Таким путем образовалась школа свободных мыслителей, появившаяся в начале XV века и соединявшая в себе прелатов, юристов и ученых.

Среди этого движения последовало взятие Константинополя турками, падение Восточной империи, наплыв бежавших оттуда греков в Италию. Они принесли с собою новое познание древности, многочисленные рукописи, тысячи новых средств к изучению древней цивилизации. Понятно, каким усиленным рвением воодушевилась классическая школа. Это было время самого блестящего процветания церкви, особенно итальянской, не в отношении к политическому могуществу, но в деле роскоши, богатства; она с гордостью предавалась всем удовольствиям изнеженной, утонченной, праздной, чувственной цивилизации, литературе, искусствам, общественным и материальным наслаждениям. Взгляните на образ жизни людей, имевших в это время важное политическое и литературное значение, например на кардинала Бембо: вы удивитесь этой смеси сибаритства и высокого умственного развития, изнеженных нравов и смелости мысли. Изучая эту эпоху, рассматривая ее идеи, ее общественные отношения, невольно переносишься во Францию половины XVIII века. Та же страсть к умственному движению, к новым идеям, к мирной, приятной жизни; та же изнеженность и распущенность нравов, тот же недостаток политической энергии и нравственных убеждений, соединенных с необыкновенною откровенностью и деятельностью умов. Ученые XV века находятся в таких же отношениях к высшим духовным сановникам, как литераторы и философы XVIII века к вельможам того времени; у них одни и те же мнения, одни и те же нравы; они спокойно живут друг подле друга и не замечают готовящихся вокруг них переворотов. Прелаты XV века, начиная с кардинала Бембо, конечно, столь же мало предвидели появление Лютера и Кальвина, как придворные XVIII столетия – французскую революцию. А между тем эти эпохи во многом сходны между собою.