Яков Рабинович - Почему евреи не любят Сталина

Массированная атака на еврейские кадры в Главлите началась после того, как в сентябре 1950 г. в ЦК поступила анонимка от некоего «доброжелателя», негодовавшего по поводу того, что цензурное ведомство заполонили «прямые» евреи (Додзин, Пинсухович, Каминский, Тутанцев) и евреи «косвенные», то есть выдававшие себя за белорусов, украинцев, русских и т. д. (Демчинский, Муха и др.). Особенно нервировало доносителя то, что продолжал работать заместитель секретаря партбюро Главлита Додзин, в свое время цензуровавший материалы Еврейского антифашистского комитета, направлявшиеся за границу. В связи с чем задавался провокационный вопрос: «Уж не является ли Главлит замаскированным филиалом антифашистского еврейского комитета — окопавшегося шпионского гнезда предателей родины?» [253] Еще раньше то же обвинение в утрате бдительности в отношении материалов ЕАК МГБ предъявило старшему цензору Главлита Я. М. Пайкину.

Конечно же такая информация не могла не обеспокоить надзиравшую инстанцию на Старой площади. В конце 1950 — начале 1951 г. в Главлит была направлена комиссия Отдела пропаганды и агитации ЦК. Как и следовало ожидать, помимо уже сообщенного компромата бдительным ревизорам удалось добыть и массу новых обличающих фактов. Они сочли неприемлемым, что начальником отдела иностранной литературы Главлита работает некая Добросельская, близкая знакомая бывшего редактора «Московских новостей» М. М. Бородина (Грузенберга), арестованного госбезопасностью, а руководителем группы по цензурированию англо-американской литературы является Болеславский, с 1913 по 1917 г. проживавший в США и состоявший в американской социалистической партии. Этот последний вместе с «разоблаченным бундовцем» Л. Я. Аронштамом передавал в ЕАК без предварительной цензуры еврейскую литературу, поступавшую из-за рубежа. Таким образом, было установлено нарушение постановления ЦК от 14 сентября 1946 г., запрещавшее подобную практику. В результате в открытом пользовании оказалась «Книга путешествий» «бундовца» Пинского, изданная в Нью-Йорке в 1938 г. А в 1949 г. цензор Гальперин (арестован МГБ в 1950 г.) санкционировал открытый доступ к венесуэльской троцкистской газете, издававшейся Рудольфом Тинтэрой. Но самыми подозрительными показались комиссии контакты, существовавшие до 1949 г. между Лозовским и такими сотрудниками Главлита, как заместитель начальника Балашов (работал помощником Лозовского в Совинформбюро) и старший цензор Эпштейн (арестован в 1950 г. как троцкист), который осуществлял контроль за печатной продукцией Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), где преподавал Лозовский.

В итоге начальника Главлита Омельченко обязали освободить от работы в его ведомстве Добросельскую, Б. Я. Штейна-Каменского, Балашова, Болеславского и некоторых других сотрудников.

Подверглась чистке и периферийная структура Главлита. 29 июля 1950 г., например, на заседании ЦК КП(б) Белоруссии была отстранена от должности начальник республиканского Главлита Дадиомова. Оказывается, в библиотеках Минска свободно выдавались книги «врагов народа» Бергельсона, Маркиша, Фефера, Гикало, Гололеда и др. К тому же на Дадиомову, брат которой был репрессирован как троцкист, донесли, что накануне выборов в Верховный Совет СССР она открыто возмущалась отсутствием евреев среди кандидатов в депутаты и говорила об этом как о результате антисемитских настроений, присущих некоторым белорусским руководителям.

Из двух господ, которым Главлит служил и которые его опекали — МГБ (контроль за неразглашением в средствах массовой информации государственных и военных тайн) и ЦК партии (по линии идеологии), — последний внес наибольший вклад в его кадровую перетряску. Причиной тому могло служить недовольство нерасторопностью и перестраховкой цензурной бюрократии, очень неуютно чувствовавшей себя в идеологической сфере, где отсутствовала четкая регламентация и порой нельзя было спрятаться за привычный параграф инструкции, тем более что ЦК осаждало немало охотников уличить чиновников Главлита в недостатке политической бдительности.

В августе 1952 г. в Агитпроп обратился, например, А. А. Фадеев, сетовавший на то, что в театрах и особенно на эстраде довольно широко исполнялись произведения тринадцати репрессированных авторов (Л. Шейнина, И. Маклярского, М. Улицкого, Л. Рознера и др.) и, если бы Главлит и Комитет по делам искусств проявили больше инициативы в запрещении публичного исполнения и издания того, что было создано этими и другими авторами, осужденными за «контрреволюционную деятельность», Управление по охране авторских прав [254] Длительное время Всесоюзным управлением по охране авторских прав руководил Г. Хесин, который был арестован МГБ в 1950 г. прекратило бы отчисление соответствующих гонораров их родственникам.

Подобные упреки Агитпроп воспринимал как косвенную критику в свой адрес и опасался, как бы они не дошли до Сталина. Поэтому ужесточал цензуру повсюду — в издательствах, на радио, в театре и т. д.

В те годы партийно-идеологическим ведомством особо опекался Большой театр, регулярно посещавшийся Сталиным [255] 17 мая 1945 г. Сталин подписал постановление Политбюро, которым отправлялся в отставку главный дирижер и художественный руководитель Большого театра А. М. Лазовский. Новым главным дирижером назначался Н. С. Голованов, о котором Сталин еще в 1944 г., по воспоминаниям профессора Московской консерватории Д. Р. Рогаль-Левицкого, говорил: «И все-таки Голованов настоящий антисемит… Вредный и убежденный антисемит» («Независимая газета», 1991,12 февраля). и его соратниками. Он считался главной витриной советской культуры. На 1951 г. выпадал 175-летний юбилей этого театра, и Отдел пропаганды и агитации внес свой вклад в его подготовку. В октябре 1950 г. он затребовал либретто оперы К. Сен-Санса «Самсон и Далила», премьера которой готовилась на сцене филиала Большого театра. После недолгой идеологической «экспертизы» в секторе искусств Агитпропа на свет появилось заключение, которое с высоты сегодняшнего дня кроме как курьезным не назовешь. А тогда нижеследующие слова партийного вердикта, преподносимые как истина в последней инстанции, призваны были вызвать священный трепет у читавшего их чиновничества: «В опере безусловно имеются мессианские, библейско-сионистские черты… Новый текст оперы, улучшенный в стилистическом отношении, идеологически по-прежнему остается весьма сомнительным. Больше того, основная тема гонимых и презираемых евреев, мстящих за свою судьбу, в некоторых случаях оказалась усиленной…

В новом тексте либретто резче, острее противопоставлены два лагеря — евреи и филистимляне. Так, например, Далила “повышена в ранге” и действует вместе с верховным жрецом филистимлян. Евреи, во главе с Самсоном, “снижены” во второй половине оперы до положения рабов. Но это только сильнее подчеркнуло мессианские мотивы, и слова еврейского старейшины, обращенные к евреям “как поучение толпящимся вокруг молодым”: "…Пусть око за око, зуб за зуб! Да будет так до срока дней!” (здесь и далее выделено в тексте. — Авт .), — приобретают совершенно определенный символический смысл. Можно привести еще целый ряд примеров из текста либретто, вызывающих аналогичные ассоциации: хор евреев «Настало наше время», проходящий лейтмотивом в финале первого акта, монолог Самсона, указывающего на «гриву назорея» — символ могущества древних евреев, или, например, такие «вещие» слова Самсона, обращенные к филистимлянам: «…Но тысячи нас и тьма нас и всех ты не сочтешь…» В тексте встречается большое количество слов-символов из Библии и древнееврейского эпоса, например: «земля Ханаанская», «Назореи», или в начале второй картины: «Празднуй, Израиль, солнце вновь засияло. Пал извечный твой враг…» Следует… указать, что замена в большинстве случаев многократно повторяющегося в старом тексте либретто слова «Израил» — «Адонаем» (!! — Авт. ) не меняет дела, ибо Адонай — это только вариант древнееврейского слова господь, господин. Даже самый финал оперы вызывает большое возражение. Если в старом тексте Самсон обращался к богу и просил его дать силы разрушить храм, чтобы за него (бога) отомстить, то в новом тексте заключительные реплики Самсона приобретают опять-таки многозначительное, символическое значение: «Пришла, пришла пора отмщенья!» Все эти примеры… вызывают большое сомнение в целесообразности постановки этого произведения с таким текстом на сцене Большого театра. Постановка этой оперы, отдельные ее эпизоды могут сыграть отрицательную роль… стимула для разжигания сионистских настроений среди еврейского населения, особенно если учесть некоторые известные факты последних лет”».