Яков Рабинович - Почему евреи не любят Сталина

Перевод стихотворения сделан мастерски А. Штейнбергом. Я уже упоминал о том, что вдова поэта обратилась сначала с просьбой перевести стихотворение к Борису Пастернаку, но тот отказался…

После устранения Михоэлса деятели еврейской культуры почувствовали, что сталинский режим не ограничится одним этим убийством. Все насторожились, хотя никто из них, разумеется, не знал, что в марте 1948 г. министр госбезопасности Абакумов, прекрасно зная отношение сталинской верхушки к «еврейскому вопросу» в стране, обратился в Политбюро и лично к Сталину с обширной запиской о «враждебной антисоветской деятельности еврейского национального подполья в СССР» ( Борщаговский А . Обвиняется кровь. М., 1994, С. 76). Тревогой и грустью заполнены стихи Маркиша, написанные в 1948 г. Вот прекрасное стихотворение «Осень», как всегда мастерски переведенное Анной Ахматовой:

Еще одно замечательное стихотворение, полное грусти и печали, — «Роза»:

Все ближе и явственнее поэт видит свой «печальный предел», остается только ждать рокового дня. И Маркиш, проживший нелегкую, но исключительно интересную творческую жизнь, хочет встретить этот день бокалом вина:

Предчувствия поэта, к несчастью, не замедлили сбыться. Всего через несколько месяцев после зверского убийства Соломона Михоэлса начались аресты виднейших деятелей еврейской культуры — членов Еврейского антифашистского комитета. 16 сентября 1948 г. забрали Давида Гофштейна, 23 декабря арестовали Ицика Фефера, 24 декабря — Веньямина Зускина, в ночь с 23 на 24 января взяли Давида Бергельсона и Льва Квитко. Это были самые знаменитые деятели еврейской культуры. У Маркиша не осталось никаких сомнений в том, что со дня на день придут за ним. Пришли в ночь с 27 на 28 января 1949 г. Жена поэта, Эстер Маркиш, вспоминает: «Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса. И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошел к машинке, бросил взгляд и говорит: “Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили… Мы это забираем”».

В течение трех с половиной лет Переца Маркиша, как и всех остальных арестованных по «делу» Еврейского антифашистского комитета, следователи беспрестанно мучили, надругались, зверски избивали, сажали на многие дни в карцер, стремясь выбить признания в шпионской деятельности, в передаче на Запад важной секретной информации, в стремлении создать в Крыму еврейскую республику и затем передать Крым американцам… Маркиш решительно отвергал все эти обвинения. Осталось еще одно обвинение — буржуазный национализм. Некоторые из арестованных с болью в сердце признают за собой эту вину, надеясь, что за подобную «провинность» не приговорят к смертной казни. Перец Маркиш на допросах упорно отказывается признать и это обвинение. Однако, до края изможденный зверскими методами допроса, он однажды делает уступку следователю: «С 1939 г. по 1943-й я был председателем еврейской секции Союза писателей и должен признать, что никакой борьбы с националистическими проявлениями в еврейской литературе не вел…» С какими националистическими проявлениями он должен был бороться? Кто в эти страшные годы смел публично высказывать подобные взгляды? В связи с этим признанием Маркиша Александр Борщаговский, автор замечательной книги «Обвиняется кровь», вспоминает: «Маркиш помнил известные слова К. А. Тимирязева — я услышал их от него в то утро, когда Маркиш сказал мне об аресте Фефера: “Костер задушил голос Бруно, исторг отречение Галилея, вынудил малодушие Декарта”» ( Борщаговский А. Обвиняется кровь. С. 298). Пытками следователя было исторгнуто признание в национализме, но понимаемого Маркишем как любовь к своему народу, к его культуре, традициям.

Несмотря на то что Квитко вышел из ЕАК еще в 1946 г. и полностью посвятил себя поэтическому творчеству, его арестовали вместе с другими членами ЕАК 22 января 1949 г.

В процессе следствия ему припомнили все: и то, что он в молодости уехал учиться в Германию якобы для того, чтобы навсегда покинуть СССР, а в Гамбурге отправлял под видом посуды оружие для Чан Кайши, и его работу в ЕАК. Его также обвинили в том, что в 1946 г. он установил личную связь с американским резидентом, которого информировал о положении дел в Союзе советских писателей. Под пытками Квитко признался во всех «грехах». Даже в том, что писал на языке идиш, и это было тормозом на пути ассимиляции евреев, что идиш отжил свой век, обособляет евреев от дружной семьи народов СССР, является проявлением буржуазного национализма. В одиночной камере Лубянской тюрьмы Квитко провел более двух лет. Незадолго до гибели, находясь в тюрьме, он написал стихотворение «Тюремный романс», в котором есть такие строки: