Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Генерал Куропаткин занял срединную позицию по маньчжурскому вопросу. Когда волнения только начались, он решительно поддержал интервенцию и теперь выступал против преждевременной эвакуации Маньчжурии. Временами Куропаткин склонялся к тому, чтобы сохранить расположение войск в Северной Маньчжурии, где китайского населения было гораздо меньше, чем в южной Мукденской провинции. Но даже тогда он колебался между полной аннексией севера и превращением этой территории в вассальное государство, подобное Бухарскому ханству в Центральной Азии {949} ,

Отношение военного министра было совершенно иным, чем дерзкая уверенность адмирала Алексеева и ему подобных. Куропаткин обладал гораздо более пессимистичным мировоззрением и, в отличие от многих своих офицеров, не считал Китай закоснелой и отсталой восточной империей, которая только и ждет, чтобы Россия ее завоевала. Он видел в нем потенциально опасного врага, чьи миллионы могут потопить российский Дальний Восток «нахлестнувшими волнами желтой расы» {950} .

Когда началось русское вторжение, Куропаткин в записке царю соглашался с Витте в том, что захват Порт-Артура Петербургом стал одной из причин Боксерского восстания. Он писал, что Россия нарушила вековые традиции и в глазах китайцев превратилась в соседа, который поступает с Китаем по своему усмотрению и вместо справедливости использует силу {951} . Как и Витте, он настаивал на необходимости занять прочное положение вдоль КВЖД: «[Мы должны] … добиться, чтобы разоруженная Маньчжурия, прорезанная русскими железными дорогами, охраняемая русскими войсками, надежно прикрыла Приамурский край и тем дала возможность к спокойному и мирному развитию этой важной окраины нашей…» При этом он допускал, что Маньчжурия может оставаться частью Китайской империи {952} .

Имелся еще один практический довод против аннексии Маньчжурии. Летом 1900 г. в разговоре с французским послом маркизом де Монтебелло Куропаткин утверждал, что Россия никогда не оставит себе эти провинции, потому что в таком случае Сибирь откроется для потока китайских переселенцев: «Если бы эта спасительная приграничная зона не существовала и если бы Маньчжурия стала русской территорией, как бы мы могли предотвратить нашествие наших новых подданных в районы, в которых мы хотим сохранить чистоту нашей расы? Какие проблемы создадут нам эти миллионы, с которыми мы не имеем ни малейшего расового сходства?» {953} Будучи твердым сторонником русификации Финляндии и других европейских окраин, генерал вряд ли хотел заниматься ассимиляцией народов, которые были еще более чужды его соотечественникам {954} .

Еще до того как завершилась интервенция в Маньчжурию, Петербург начал переговоры с китайским правительством о возвращении региона. Однако более насущной заботой являлось управление Маньчжурией во время оккупации. 31 октября 1900 г. Витте, Ламздорф и Куропаткин встретились для обсуждения этого вопроса в Ялте, где они присоединились ко двору, который традиционно выезжал туда осенью. Вместе они подготовили документ под названием «Основания русского правительственного надзора в Маньчжурии». Основным его автором был Куропаткин, и в нем подтверждалось, что провинции являются частью Китайской империи. Пока русские войска находились в регионе, гражданская власть передавалась местной администрации, но ее полномочия были строго ограничены {955} .

А тем временем адмирал Алексеев по приказу Куропаткина в октябре тоже начал переговоры с мукденским губернатором Цзенци о modus vivendi на период русской оккупации его провинции. Соглашение, подписанное 13 ноября, содержало условия, подобные «Основаниям», подготовленным в Ялте, и имело явно временный характер {956} . Однако нетерпеливость и агрессивность Алексеева во время переговоров вызвали враждебное отношение Цинов. Несмотря на то что Цзенци нехотя поставил свою печать под договором, двор немедленно дезавуировал действие губернатора и пригрозил его уволить {957} .

Достаточно точная копия текста, не предназначенного для разглашения, вскоре попала в руки доктора Джорджа Моррисона из «Тайме», а он передал ее по телеграфу в Лондон. В конце декабря газета радостно представила мировой общественности «Маньчжурское соглашение», не потрудившись указать, что оно было временным. Пункт, предоставлявший русскому представителю в Мукдене неопределенные «общие контрольные полномочия», дал газете повод заключить, что Маньчжурия должна превратиться в царский протекторат {958} .

Британцы уже негодовали из-за ряда столкновений с русскими по юрисдикционным вопросам в провинции Чжили. Таинственные переговоры между Ли Хунчжаном и князем Ухтомским, а также тот факт, что китайский посланник в Петербурге был единственным иностранным дипломатом, приглашенным в Ялту той осенью, только усиливали подозрения Лондона. И наконец, англичане, так же как и другие иностранцы, были возмущены сделанным Россией в середине августа заявлением, что она вскоре выведет свои войска из Пекина. Лорд Селборн, военно-морской министр Великобритании, жаловался: «Русские военные предались сатурналии лжи… и бесчестных выходок». Он добавлял: «Никто не сможет помешать ей [России] поглотить Маньчжурию» {959} . [159]

Больше всего русские амбиции в Азии беспокоили Японию. Наряду с Россией она занимала сильные позиции на северо-востоке континента. К 1900 г. экономическое и политическое влияние Токио в Корее не имело себе равных {960} . Витте отказался от Кореи в 1898 г., чтобы сосредоточиться на Маньчжурии, но многие другие по-прежнему жаждали заполучить полуостров. Морские офицеры, включая адмирала Алексеева, по-прежнему мечтали о базе и почти преуспели в получении права аренды южного порта Масампо весной 1900 г. Японское общественное мнение возмутилось таким вмешательством в зоны японского влияния. В конце концов, как рассуждали многие, Россия должна довольствоваться Маньчжурией.

Русские дипломаты в Токио прекрасно понимали чувства японской элиты и надеялись заключить соглашение, признающее господство своего правительства над Маньчжурией в обмен на предоставление Японии свободы действий в Корее [160]. Таково было требование Японии со времен переговоров в Симоносеки. К концу 1890-х гг. одним из основных императивов в международной политике островной империи стал «Ман-Кан кокан» (Маньчжурия в обмен на Корею) {961} . Говоря о французских провинциях, переданных Германии в 1871 г., японский дипломат сказал журналисту: «Корея, вы понимаете, для Японии как Эльзас-Лотарингия» {962} .

В 1896 г., когда маршал Ямагата ездил в Россию на коронацию Николая II, он пытался заключить с Россией соответствующую договоренность. Ему удалось подписать соглашение с министром иностранных дел Лобановым, но условия соглашения разочаровали его правительство {963} . Через два года, 13 апреля 1898 г., русский посланник барон Розен и министр иностранных дел Японии Ниси Токудзиро подписали подобный протокол в Токио. Япония получала немного более выгодные условия, включая признание своего экономического господства в Корее, но обе стороны обязаны были поддерживать политический суверенитет королевства. Сам Розен считал его «малоубедительным и бессмысленным договором», и японцы тоже были не в восторге {964} .