Михаил Шевердин - Колесница Джагарнаута

- Рука красильщика того же цвета, что и краска, которой он красит... - сказал Алиев.

Алиев до того возненавидел сладкого гранатогубого помещика, что не мог не высказать своего презрения к нему.

Заметая следы, хитроумный лис политики, столп лести и лукавства уполз в дебри пустыни, а на прощание пустил слух, взвалив на плечи Мансурова всю ответственность за расправу с фашистскими резидентами. Сам разделался с сотрудниками и соратниками по диверсиям, шпионажу, прямому разбою. Али Алескер понимал, что Мансурову не до него и что никто сейчас не станет его искать.

Отвечая не столько на слова Алиева, сколько на свои мысли, Мансуров думал вслух:

- Дом лжеца сгорел, но никто не поверит. Да, у Али Алескера хрупкая душа и полосатая совесть.

- Собака повелевает собаками, - бормотал мюршид, и по искаженному гримасой лицу чувствовалось, что он на пороге нового припадка.

- Ты испытываешь жалость, мюршид? - спросил Мансуров. - Ты джемшид. Убили фашистов джемшиды. Ты идешь против своих. Почему?

- Я сказал: собака повелевает собаками. Али Алескер напустил на аллемани своих злодеев. Я обманул тебя. Я сказал неправильно. Джемшиды убьют тебя одного. Вождь джемшидов получил мешок золота. Али Алескер сказал, что надо убить тебя - русского.

- Убить? Меня? За что?

- Спроси у Али Алескера.

- Где джемшиды? Где вождь?

- Вождь приказал откочевать своим джемшидам в Бадхыз, в пределы Афганского государства.

- Едем.

- Куда?

- В пределы Афганского государства.

Новый припадок с мюршидом случился в придорожном караван-сарае, когда он увидел, что сделали люди Али Алескера с владельцем сарая и его семьей. Пришлось оставить мюршида у туркмена-салора в первом же пограничном селении.

Трупы. Трупы убитых резидентов видел Мансуров на всем пути через Серахскую степь. И как ни пыхтел "фордик", как ни спешили они, но предупредить новые и новые убийства им так и не удалось.

В Герат Алексей Иванович не заезжал, а направился прямо в район Бадхыза, тем более что дорогу он знал хорошо.

Алиев не спрашивал, куда ехать и сколько ехать. Но он позволил себе предостеречь:

- Байкуш не болеет, притворяется. Байкуш не захотел ехать к джемшидам с вами.

- Почему вы его называете байкушем?

- Его все так называют. Байкуш - сыч. Его никто не любит. А байкуш гнездится в разрушенных домах, на глиняных стенках брошенных колодцев, в грудах камней. Не любят байкуша-мюршида. Опасный интриган.

- Слава богу, это мы знаем.

- Товарищ командир, его надо опасаться.

- Ну вот, Алиев, и смотрите в оба.

- Слушаюсь. Есть смотреть в оба!

Больше никто не кричал: "Не ходи дальше!" Но чья-то невидимая рука все же чинила помехи. Хотя документы обеспечивали ему свободный проезд по всей провинции, но нашелся в селении Синджитаг некий корнейль, которому вдруг пришла охота придраться к состоянию машины Алиева.

- Какой плохой автомобиль! О! - сочувствовал корнейль, чересчур полный, даже одутловатый пуштун. - Не могу допустить, чтобы такой высокопоставленный советский генерал попал в аварию.

Но Алиев просто нагрубил:

- Отойдите с дороги! Одежда ветхая, зато кости крепкие.

И, обдав корнейля выхлопными газами и пылью, машина помчалась по дороге. На замечание Мансурова бакинец ответил:

- Еще чего! Вечно подсказывают, что делать, а сами не делают. Разве это дорога? По ней и на верблюде можно в аварию влопаться. Этот корнейль интриган по призванию. Явно не хотел нас пускать в Бадхыз.

Алиев оказался прав. Ночью в крошечном селении - груде глины и сырцового кирпича, слепленных черной грязью, с улочками, полными той же черной грязью, - их появление вызвало переполох, хотя, вернее всего, переполох инсценировали по указанию корнейля. Стрельба была оглушительная, благо каждый пуштун с винтовкой не расстается. Во тьме кромешной стреляли пуштуны, куда - сами не видели и не знали. И положение было тревожным, пока порядок не восстановил не кто иной, как сам неожиданно объявившийся Аббас Кули.

В хижине у очага Аббас Кули предстал во всем блеске воинственного контрабандиста. Грязная заплатанная чуха, постолы, пестрые, перевязанные бечевкой вместо шнурков, белые козьего пуха чулки, огромные, искрящиеся в отблесках красного пламени костра глаза, кусты бровей, усы жгутами, жемчужного блеска зубы и сияющей улыбке. И, конечно, винтовка, патронташи, ремни и ремешки!

Первым движением Мансурова было обнять Аббаса Кули, похлопать по спине, обменяться приветствиями - персидскими, русскими, туркменскими, афганскими и... посмеяться.

- Вы, Аббас Кули! Откуда?

- Я - всюду. Бадхыз - мой дом. Камни тропинок - мой ковер. Узнал, что беда грозит вашей голове, поспешил.

- Но что случилось? Стрельба? У меня же договоренность с губернатором.

- Шакал курами не насытился.

- Кто? Мюршид? Но я оставил фанатика в трехстах километрах, больного, чуть дышащего.

- Мюршид здесь... Шакалы быстро бегают, гады. На то он и шейх, чтобы поспевать всюду.

- Чего ему надо?

- Змея жалит ногу пастуха. Змея боится, как бы пастух не размозжил ей голову камнем. Хочет опередить. Мюршид подговорил своих здесь в селении. Зарезал для них барана... Дайте муфтию взятку, и он дозволит кушать мясо дохлого ишака... Мюршид не хочет, чтобы великий воин встретился с великим Джемшидом и... с одной уважаемой особой... Молчу, молчу.

Огонь в очаге вдруг разгорелся и озарил багровым светом кочковатые, изрядно почерневшие от копоти и дыма, грубо оштукатуренные стены михманханы. Языки пламени высветили молчаливые фигуры сидевших подтянутого шофера Алиева, державшего на коленях автомат, величественного старца - местного кетхуды, франтоватого, увешанного оружием пуштуна, судя по чалме, кандагарца. Огонь шипел, трещал. Хворост мгновенно скручивало в жарком пламени, вспыхивавшем красочным фейерверком от горючей смолы. Дым вырывался с силой через отверстие в прокопченном потолке.

- Мюршид окончательно вывалялся в дерьме, - думал Мансуров вслух... Хитер. Значит, мюршид боится! Именно боится, что Джемшид меня встретит хорошо... Надо ехать скорее... Товарищ Алиев, заводите наш драндулет!

- Есть заводить! - вскричал Алиев и выскочил из хижины во тьму ночи.

Мансуров спросил:

- Все правильно, Аббас Кули? Но откуда вы все знаете? Как всегда, впрочем.

- Э, язык хранитель головы. Язык коварного мюршида играет головами. Мюршид вообразил, что здесь у него все его рабы, и разболтал все. Когда накурится опиуму, язык распускает. Хозяин селения здесь - Гассан...

- А что еще болтал мюршид?

- Вождь джемшидов свиреп! Вождь несправедлив! Никто не знает, какое варево варится в сосуде его черепа. По утрам он выходит из шатра и кричит восходящему солнцу: "Пасть тьмы поглотила моих сыновей. Узко мне в жизни! Теснота могилы - ноя жизнь! Теперь он... он хочет отобрать у меня внука! Что мне останется? В одиночестве, в темной пещере возжечь курительные свечи и, блюдя в чистоте свое тело, ждать прихода Азраила!" А когда солнце восходит, сажает на смирного коня внука и уезжает с ним в степь...