Михаил Шевердин - Колесница Джагарнаута

Да, она была нервная, экзальтированная девушка, но в то же время любознательная, искавшая горячо, страстно ответы на все вопросы. Она имела доброе, отзывчивое сердце и верила людям.

Ее наивная, безграничная преданность мюршиду Абдул-ар-Раззаку вызывала осуждающие взгляды. С другой поклонницей шейха - Судабэ - ее связывал душевный излом, экзальтированная религиозность и утешение, которое они обретали в откровениях своего, как все знали в кочевье, наставника мюршида. Неразлучные подружки Шагаретт и Судабэ еще девчонками вечно крутились, полные любопытства, у мазара и мюршидских шатров, постоянно готовые принести из источника воды, понянчить его бесчисленных детей - бог не обижал наставника и одарил его многочисленным крикливым потомством, - сбегать по его поручению позвать кого он повелит. На первых порах властный, всесильный в своем кочевье старый Джемшид не возражал, даже одобрял инстинктивную потребность своей молоденькой дочери в духовном общении со святым хранителем священного мазара. Он даже немного гордился девчонка пользуется вниманием и доверием такого могущественного и мудрого духовного лица. Какой почет!

Страшный своей ничем не ограниченной властью, грубый, жестокий вождь племени в душе побаивался святого мюршида. Не без трепета встречал он его низкими поклонами, когда тот появлялся в сопровождении своих мюридов на пороге шатра. Приходил мюршид без приглашения. Важный, величественный, в богато расшитой узорами шелковой хирке, он сидел у очага и расточал по всему чаппари - шатру - свою благосклонность, пахнувшую удивительно приятно восточными духами. Даже сильно конопатое, все в оспинках лицо его, безобразное и отталкивающее своей вечно плотоядной гримасой, в этот момент излучало благость и милость. Порой он оставался в чаппари старого Джемшида целыми днями, оделяя семью вождя таинственными лекарственными снадобьями, более похожими по вкусу на лакомства. Говорил мюршид много, многословно. Без конца он рассказывал хадисы. Он также задавал много вопросов, сложных, чуть ли не философских. Ответы девочки поражали простотой ума, наивностью. Преданная, послушная, покорная Шагаретт просто бредила, извлекая из глубины сознания странные, непонятные слова и мысли, порожденные фантазиями. Порой, слушая ее, наставник впадал в ярость, которая тут же переходила в восторг. Мюршид восторгался самим собой. Он считал Шагаретт одержимой таинственными силами. Разве простая девушка может обладать таким взглядом, перед которым терялся он, опытный в обращении с женщинами! Он боялся ее.

Мюршиду девушка была просто необходима: в иезуитском колледже ее научили читать по-арабски и фарсидски, чего сам мюршид не умел. И он приносил в шатер священные книги и упрашивал девочку читать вслух. Особенно внимательно он слушал истории о мусульманских праведниках, которые благодаря своей святой жизни озарялись светом свыше и делались провидцами.

Провидцем провозглашал себя сам мюршид. Он гордился тем, что никто не мог устоять перед пронзительным его взглядом. Никто?.. Мюршид опускал глаза только перед девчонкой, казалось, порабощенной его умом, силой воли, религиозным авторитетом, ставшей послушным орудием его фанатических бдений... Она смотрела на него совершенно дикими глазами, ловила каждое его слово, в самозабвении целовала его руку, подол его хирки и заставляла то же делать свою подружку Судабэ.

Хватаясь за голову, теряя власть над собой, чувствуя, что сходит с ума, мюршид искал разрядку в исступленном крике. Он кричал на Шагаретт, как не кричат и на собаку. Она сносила крик и даже не плакала.

Часто при таких безобразных сценах присутствовал Джемшид, отец, вождь джемшидов, и все взрослые члены семейства. С трепетом они ждали, что мюршид вот-вот ударит девушку. Но она взглядывала на него, и руки святого проповедника опускались. Все видели, что Шагаретт верит мюршиду, верит, что он ясновидящий, верит твердо в его святость, в его авторитет наставника... И мюршид впадал в восторг. У него не было подобных верных учеников!

Но то же происходило со святыми отцами в иезуитском колледже, когда девчонка впадала на их лекциях в экстаз, веря простодушно в каждое сказанное слово. Она там тоже выглядела преданнейшей, беззаветной ученицей и каждого учителя почитала великим наставником. А на самом деле своими огненными гипнотическими глазами, своей экзальтированной верой она превращала каждого педагога в своего раба. Каждый педагог, даже самый расчетливый, сухой, деревянный, начинал верить в свой дар прозелитизма. Им льстило, что молоденькая дикарка смотрит на них как на святых, одаренных божественным даром. Они гордились своей ученицей и... боялись ее. Дирекция колледжа в конце концов перепугалась, что девушка перейдет в христианство, что вызовет скандал, и под благовидным предлогом решили избавиться от слишком талантливой воспитанницы. В задачи иезуитского колледжа отнюдь не входило обращение мусульманок в католическую веру.

Шагаретт вернулась в свою пустыню, в свое кочевье, и снова в присутствии мюршида к ней вернулось ощущение небесной благодати. Он подавлял в ней живую мысль, гасил сознание, внушал покорность, преклонение, самоотречение, исступленное оцепенение мысли, экстаз.

"Человек с выеденной душой" - звали мюршида даже многие соплеменники. Он всячески стремился вытравить в своей покорной ученице способность думать, добивался в ней мистического умопомрачения, заставлял сотни тысяч раз повторять какое-либо кораническое изречение.

Но после возвращения из Тегерана что-то изменилось. Мюршид, видимо, чувствовал, что девушка повзрослела, что она сопротивляется и, самое страшное, сомневается. Временами мюршид терял над ней власть. Ему приходилось отвечать на все более трудные вопросы. Часто теперь он обрывал ее любознательность грубым окриком.

Тут вмешалась мать девушки. Она всецело попала под влияние мюршида. Она заставляла дочь идти просить прощения, целовать ему ноги. Она добивалась, чтобы Шагаретт уверовала в нечто непостижимое, губительное и в то же время животворное, чтобы она и не пыталась сбросить с себя наваждение. Мюршид уже давно жаловался на взгляд Шагаретт: "В глазах ее тысяча джиннов. Пусть не смеет так смотреть. Я прикажу выжечь ей глаза раскаленным железом, если она еще посмотрит так. Во взгляде ее гордыня иблиса, неповиновение слову пророка!"

Когда Шагаретт не поднимала глаз, она повиновалась мюршиду, но странное влечение, подобное водовороту, тянуло ее в пучину. "Я пропала!" говорила она себе и убегала в степь, в пустыню. И снова она навлекала на себя проклятия и вопли, ибо непреодолимая сила тянула ее посмотреть на мюршида, заглянуть ему в глаза и доискаться истины. Она не смела взглянуть. Она знала, что не увидит ничего, кроме лжи...