Михаил Шевердин - Колесница Джагарнаута

- Больше всего Али Алескер доверяет возить опиум джемшидам - людям Абдул-ар-Раззака, - как бы невзначай заметил Аббас Кули, - тем, что кочуют по Кешефруду. Другие джемшиды - на Бадхызе. Не пройдет контрабанда здесь, проскользнет через афганский Меймене.

Снова этот мюршид Абдул-ар-Раззак, толстый, неповоротливый. Казалось бы, непроходимая бестолочь, увалень. А ведь, оказывается, из тех, кто, как Насреддин Афанди, "даст верблюжонка, а потребует вернуть верблюда".

Уходил мюршид от пограничников прямо на глазах. Прямо как сквозь землю проваливался, смеялся над ними. Говорили, что он прятался в развалинах, которых так много в треугольнике, очерченном государственной границей, рекой Теджен и железнодорожной линией. Здесь на землях древнего орошения на каждом шагу высятся обвалившиеся башни, старые стены, древние сардобы - водоемы. Здесь вся степь изрезана оврагами-каналами, гигантскими насыпями. Здесь когда-то текла вода, сады рассыпали лепестки плодовых цветов, слышался девичий смех. Из-за этой степи шли сейчас переговоры с Ираном: чтобы персы не скупились на воду, дали возможность расцвести жизни. И эту степь всякие там али алескеры превратили "в базар смерти", торгуя контрабандными товарами.

Среди глыб старой пахсы, в лабиринте ходов и провалов, в компании калтаманов и скорпионов, в обществе змей и каракуртов предавался благочестивым делам господин святой абдал Абдул-ар-Раззак. Он выныривал тут и там, исчезал, подставлял под пули своих батраков - рядовых контрабандистов. Он ради прибылей ставил на карту все и заставлял своих драться до последнего патрона. И сколько уже пало пограничников, сколько свежих могил высилось в горах и степях, где лежали молодые бойцы из далекой России, Украины, Сибири!

Он сам держался в стороне - господин мюршид. Не возил с собой ни оружия, ни опия. Наузабеллах! Он посещал лишь дома бога - мечети при священных могилах, разрушенные мазары. Он совершал поломничество. Он молился.

И даже когда он наконец попался в развалинах мавзолея Абу Саида, он предъявил официальное разрешение на паломничество за подписями и печатями: "Наузабеллах! Не дай бог, чтобы мы нарушили высокие законы Советского государства".

Локти кусал Овезов. Соколов - так тот от расстройства даже заболел. Документы послали на проверку в Ашхабад. А мюршид каждое утро шел совершать омовения к кристально чистому источнику, с хрустальным журчанием вытекавшему из-под корней гигантских платанов, в густой тени которых свободно разместился бы эскадрон конников.

Раздувая толстые щеки, бормоча что-то под нос, мюршид-абдал молился. Он спокойно ждал, когда проверят его документы, и держался нагло-добродушно. Ничего нельзя было прочитать на его широкой физиономии.

- Вчера какие-то из-за рубежа пробрались и остановили грузовик, рассказывал за ужином Овезов. - Даже не посмотрели на то, что рядом с шофером сидел командир, уполномоченный погранотряда. Обманом хотели взять. Стрелять начали. Да сами попались. Один кончился, другого уполномоченный скрутил. При них десять кило опиума взяли...

- Наузабеллах! - бормочет шейх, с аппетитом уплетая похлебку.

Заглядывая толстяку в глаза, старается Овезов уловить хоть тень беспокойства. Нет, все так же безмятежен святой шейх, равнодушен, невозмутим.

В игру включается Соколов:

- Вчера на нашем берегу шел нищий. Шел себе и шел. Только вдруг при виде нашего отряда шасть в камыши. И стрелять. Забрали его. Оказался даже не контрабандист - агент иностранной разведки. Такой с виду плюгавенький, а нашли и наган, и патроны, и взрывчатку, и даже капсулы с ядом. Говорит: "Я дервиш. Иду в Бухару к святым местам".

Под хитрыми веками Абдул-ар-Раззака прячутся благочестивые глазки. Жаль, уже сумерки и пламя костра прыгает, а с ним прыгают и тени на лице мюршида. Не разберешь, о чем думает преподобный.

Овезов скромничает. Он со своими активистами настиг шестерых. На двенадцати ослах везли вьюки. Кочакчи и снять винтовок с плеч не успели. Контрабанды везли на тысячи рублей.

- Большой убыток хозяину, а?

- Наузабеллах! Какому хозяину? - спохватывается мюршид. Но лицо его бесстрастно. Он ест жадно, громко, временами рыгает от удовольствия. Он сам вызвался приготовить ужин. Может быть, хотел показать, как изысканно он готовит. А любитель вкусно поесть - хороший человек. Да еще святой.

Он слушает с каменным спокойствием и другие вести с границы. В тот день нарушители напали на часового, сторожившего мавзолей, где под домашним арестом пребывал святой мюршид. Во время перестрелки подоспел Овезов. Нарушители были убиты.

- Жаль, - говорит, морщась, комендант, противник пролития крови. Он предпочитает забирать нарушителей живыми. - Жаль, говорю, потому что один в агонии все поминал Мешхед.

- Наузабеллах! Мир с ним в раю. Мешеди, наверное, был. Сколько крови, ох! Наузабеллах!

И он снова берется за пищу.

"Ты тут уж явно пересолил, - думает Мансуров. - Ты должен был бы сотворить молитву, узнав, что подстрелен мешеди".

Он рассказывает о других событиях последних дней. Банда из одиннадцати вооруженных пыталась прорваться из горных ущелий на равнину. Произошла перестрелка. Банда ушла в горы. Прикрывая ее отход, выскочила группа всадников. Снова перестрелка. Пал смертью храбрых пограничник. Вчера похоронили. Банду, оказывается, возглавлял старый джунаидовец Ораз Дурды.

- Вы не знаете такого? Говорят, он стоял близ кочевья джемшидов.

- Много их там, - спокойно говорит шейх. - Ох, наверное, туркмен этот Ораз. А туркмены сунниты. Они молиться к нам ходят. Плохие мусульмане. Однако что-то долго проверяют наши бумаги в Ашхабаде. Как бы наши мюриды не заволновались, не забеспокоились. Подумают еще, что с их учителем, то есть с нами, что-нибудь плохое случилось. Ох, ох! Маргбор! Маргбор!

- Что вы болтаете о мертвой поклаже?

Надо сказать, Мансурова обеспокоили слова абдала.

- Как бы из-за Герируда, - мюршид показал на желтое, становящееся оранжево-апельсинным солнце, - как бы оттуда вы не получили хурджун с маргбором. - Он прижал руки к своему большому животу и принялся издавать лаеподобный кашель. Наконец он с трудом выдавил из себя: - Мы не угрожаем. Мы разъясняем, господин комиссар. Если святой нашей головы не коснется неприятность, и маргбора не пошлют из кочевья.

Он зыркнул острым глазом. Уколол больно. И сердце у Мансурова невольно сжалось.

Да, не простая штучка этот святой. Мансуров провожает взглядом колышущуюся в сумраке всю в белом фигуру.

Медленно, важно поплыл мюршид совершать свои божественные раакаты и поклоны.

- Мертвую поклажу?.. - рассеянно спросил Мансуров. "Чем страшнее обезьяна, тем больше она кривляется", - говорят туркмены. Вот он чем угрожает. Вот на чем играет.