Михаил Шевердин - Осквернители (Тени пустыни - 1)

И как ласково ни говорил Али Алескер, Зуфар сразу же почувствовал в его словах ловушку. Он совершенно не понимал намеков Али Алескера на какого-то дервиша, не имел ни малейшего предствления о восстании племен в Южной Персии. До него дошло одно: от него хотят какой-то подлости. Он сжался от ненависти и отвращения. Он пытался отодвинуться от этой пышущей жаром и острыми духами туши, но оказался еще плотнее затиснутым в самый угол сиденья.

Едва автомобиль остановился в становище Гельгоуз, Али Алескер потащил Зуфара прямо в палатку под эмблемой Красного Креста. Но пришлось долго, очень долго ждать, пока Джаббар ибн-Салман заговорил.

Лихорадка крепко вцепилась в араба. Возможно, именно потому, что он, как уверял, никогда ничем не болел, первый приступ клещевого тифа у него протекал очень тяжело.

Именно такой диагноз и анамнез состояния больного установил со всей серьезностью и педантичностью Алаярбек Даниарбек. В отсутствие Петра Ивановича маленький самаркандец словно перевоплощался в него. Походка, речь, взгляд, тон доктора - все скрупулезно копировалось. И дело не только в умении подражать. Нет, сметки и ума у Алаярбека Даниарбека хватило бы на настоящего доктора медицины, живи он на полтора десятилетия позже. Маленький переводчик и джигит из махалли Юнучка-арык города Самарканда большую часть жизни прожил во времена, когда для рабочего человека даже грамота, приобретенная в мактабе при мечети, считалась великим счастьем.

Вторая запись

в ученической тетрадке с таблицей

умножения на голубой обложке

Между двумя врагами и зеленая трава

загорится.

М о м а н д с к а я п о с л о в и ц а

Бисмилля! О аллах, умерь дрожь в моих пальцах! Как я тогда испугался. Не дергай тигра за усы! Он смотрел на меня. Клянусь бородой, он не спускал с меня глаз. Он лежал в бреду, но зрачки его глаз следили за мной. Что он видел? Что он подозревал? Он мне ничего еще не сказал, но глаза его говорили...

Я дал ему надлежащее в подобных обстоятельства лекарство и удалился к себе. Я предался размышлениям. Скорее вернулся бы доктор. И что он где-то ездит и ездит? Запропастился. Что было делать? "О всевышний, - молил я аллаха, - оставь мне голову на плечах".

Я пишу, и даже теперь, спустя годы, калам дрожит в моей руке. Муравей сходен во всем с муравьем. Птицу не отличишь от птицы. Конь похож на коня, но нет двух людей с одинаковым лицом, с одинаковыми глазами. Как нехорошо! Он не спускал с меня глаз, а глаза эти принадлежали другому.

Разве можно смешать большое с малым, спутать черное с белым? Такие глаза, раз увидев, не забудешь. Цвет их - цвет песка с солью. Взгляд их взгляд лягушки, смотрящей на муху. Вот такой бывает сердолик, серый с кровяными жилками. Текинцы вставляют в свои перстни сердолики, чтобы внушить страх врагу. Своими глазами он переворачивал сердце и поворачивал поступки. Хотел я идти налево, а он глянет - и ты, несчастный, шел направо. От него нельзя было скрыть даже сокровенное. Все дрожало от его сладкого голоса. Лучше зубы тигра, чем виляние хвоста шакала.

Но хватит! Мы уклонились от сути. Приступим к описанию. В стране пуштунов я повстречался с человеком, имевшим сердоликовые глаза и взгляд змеи.

Да, вы спросите, где страна Пуштунистан? Она не так далеко от Памира. Горы пуштунов стоят между Индией и Афганистаном. Эти горы называются Сулеймановыми. Высокие горы. Глубокие долины. И живут там храбрые пуштуны. Нет, не живут, а уже целый век воюют с инглизами, которые хотят вольнолюбивых пуштунов сделать своими невольниками. Напрасный труд: разве воина сделаешь рабом? Воин даст убить себя, но не захочет целовать руку господина.

Человека, которого я встретил в стране пуштунов пять лет до того, звали Пир Карам-шах.

Выдержит ли бумага ужасы, которые я видел. Вождей казнили. Мужчин и мальчиков истязали. Предательство прославлялось, ложь сделалась правдой. Жилища горцев обратили в пыль и в пепел. Жен убивали, детей топтали копытами коней. Я видел кучу отрубленных рук у порога мечети. За каждую руку тот, с сердоликовыми глазами, платил золотую монету с изображением всадника, разящего копьем дракона. Свидетельствую, я видел это сам.

Я сам все видел и слышал. Душа ушла в пятки, а разум оставил меня, когда инглизские железные птицы бросали на дома свои чугунные взрывающиеся яйца. Пир Карам-шах требовал, чтобы пуштуны пошли воевать в Афганистан против своих братьев афганцев. Смелые пуштуны отказались. И железные яйца падали, выбрасывая огонь и смерть.

Увы, пуштунские пули не доставали железных птиц. Разве руками оттолкнешь яйцо, начиненное порохом?

А железные автомобили? Я видел их во время войны с кайзером Вильгельмом, когда работал тыловым рабочим в городе Киеве. Сколько угодно можешь стрелять в железный автомобиль, пули отскакивают от его железных боков. А бегает он быстрее самого быстрого коня, быстрее даже моего Белка. О аллах, хорошего коня я имел, когда путешествовал по Зеравшану и Памиру. Отличный был конь!

Но вернемся к рассказу. Говорить правду не легко, когда тебе доверена государственная тайна. А Алаярбеку Даниарбеку доверили много тайн. Ему сказали: Алаярбек Даниарбек, ты знаток горных троп, садись на своего Белка и поезжай через горы, через много гор. А когда спустишься в долины Пуштунистана... Но тайна есть тайна. Из-под моего пера ни одна из тайн не выскочит. Молчу.

Словом, претерпевая лишения и опасности, путешествовал по горной стране Салих-бай, странствующий бухарский купец. Сколько ужасных джиннов видел он в пути, в горах, цепляющихся льдом своих вершин за небеса. Камни день и ночь падали на дороги, узкие, как лезвие ножа. Снег засыпал перевалы.

Прибыл Салих-бай в конце концов в страну Сулеймановых гор и узнал, что уже много, очень много лет жители их, пуштуны, воюют с инглизами.

И достиг он на своем Белке (удивляюсь, как его не переименовали ради тайны в Желтка) пуштунского селения Точи. Воздух там состоял из пыли и сажи, стены домов превратились в щебенку, женщины стонали, сжав зубы, и даже грудные младенцы не плакали. Селение Точи уподобилось муравейнику, в который ступил ногой слон.

Дьяволы в красных мундирах схватили коня Белка под уздцы. Железнорукие стащили Салих-бая на землю. Грубоголосые приказали: "Стой, молчи!" Салих-бай молчал и слушал. Посреди гузара разговаривали двое. Один, по виду индус, в белой сикхской чалме, клянусь, мне не понравился, хоть и говорил на изящном фарси с улыбкой на устах и медом на языке. Другой, дикий с виду, с безобразным черным лицом и грубым голосом, пришелся мне по душе. И я сказал себе: господин Салих-бай, ты слышишь разговор шакала с тигром. Только когти у тигра обрезаны, а шакал вострит на него свои зубы. Я запомнил слова тигра. Я не мог не запомнить их, потому что они расплавленными огнем влились в мое сердце, наполнили его и выплеснулись через край.