Генрих Штаден - Московия при Иване Грозном глазами иноземцев

Таубе и Крузе никогда не называют тех оснований, по которым Иван Грозный предавал казни то или иное лицо. Правда, не всегда они существовали. Часто дело было в одной лишь жестокости Грозного или в слепой с детства затаенной ненависти против бояр. Но нередко Грозный казнил, подозревая и зная измену. Таубе и Крузе неизменно стараются изобразить Грозного чудовищем, лишенным всяких человеческих чувств. Но сами же они в своем изложении указывают порой на факты, этому противоречащие. Так, рассказывая о желании Грозного казнить митрополита, они сообщают, как он дал себя уговорить отменить казнь, заменив ее ссылкой.

Фактический материал, сообщаемый Таубе и Крузе, в общем и целом вполне достоверен. Пристрастие, желание реабилитироваться посредством очернения личности Грозного сказалось, главным образом, в приемах изложения, в изложении и истолковании фактов. Но основное впечатление какой-то лжи, фальши, лежащей в основе их рассказа, не рассеивается и после проверки их сообщений. В чем причина этого впечатления? Она заключается в самом подборе сведений. В том-то и было большое искусство Таубе и Крузе, что они сумели очернить Грозного, почти не прибегая ко лжи, обмануть без обмана. Из всей совокупности темных и светлых событий позорного, великого, плохого, хорошего, что составляло живое сплетение, именуемое подлинным историческим прошлым, они сознательно выбрали только темное, только дурное. Все хорошие деяния Грозного, его умная внешняя политика, все его завоеванья Таубе и Крузе обошли молчанием. Из всей многокрасочной палитры они взяли одну только краску черную или, если угодно, красную (по цвету крови) и этой краской захотели нарисовать свою картину.

Но в той ограниченной сфере, в тех тесных пределах, которые они сами себе поставили, Таубе и Крузе сумели быть хорошими наблюдателями. Мы уже говорили об их проницательном, верном взгляде на опричнину. Социальное значение опричнины было для них совершенно ясно. Таубе и Крузе повторяют старую немецкую песенку: «Где правит мужичье, редко бывает хорошее управление». Правления «мужичья» в России не было, но оттеснение старого боярства, социальный переворот они наблюдали. Вот что пишет о социальном составе опричного корпуса проф. В. О. Ключевский: «Хотя в него (опричный корпус) попадали знатные люди вроде князей Трубецкого, Одоевского, Телятевского, но известно, что в опричнине не любили ни родословных людей, ни родословных счетов. Сам царь в письме к Грязному выразительно характеризует генеалогический подбор своей кромешной дружины, как общество худородных «страдников», которых он стал приближать к себе вместо изменников-бояр».

Личность авторов «Послания» рисуется в малопривлекательном свете. Высоким интеллектуальным их свойствам не соответствовали нравственные. Гибкий, быстрый ум, ум дипломатов и политиков, сочетался у них с хитростью, беспринципностью, вероломством, беспокойным и буйным авантюризмом. Факт двойной измены еще может быть прощен у людей практической политики, неумение завоевать доверие Грозного, умение сделаться одними из самых близких к нему людей в эпоху опричнины в те дни, когда звезда Малюты Скуратова и Басманова стояла высоко, не может быть прощено. Таубе и Крузе не только верно служили царю, но и прекрасно чувствовали себя в своей новой роли.

В русской исторической науке даны были самые различные оценки «Послания» Таубе и Крузе как исторического источника. Карамзин широко использовал «Послание»; оно легло в основу IX тома «Истории Государства Российского». В большинстве случаев он вполне доверялся ему и только изредка подвергал сомнению достоверность сообщаемых Таубе и Крузе сведений. Иначе отнесся к посланию талантливый и малоизвестный историк начала XIX века Арцыбашев. В специальной статье о Таубе и Крузе в «Повествовании о России» он оценил его как явную выдумку, как совершенно недостоверный источник. В том же духе суждение проф. Бестужева-Рюмина. «Видели они (Таубе и Крузе), — пишет он, — конечно, много, но, зная, что они переходили от одной стороны к другой, едва ли можно придавать их рассказам значение несомненного документа». Автор исследования о сказаниях кн. Курбского А. Ясинский считает сообщения Таубе и Крузе вполне достоверными. Впрочем, он имеете виду только сообщения о казнях. Какое из этих различных отношений к «Посланию» Таубе и Крузе правильно? Какое место должны мы отвести этому «Посланию» среди других источников эпохи Грозного и как должны мы им пользоваться?

Было бы совершенно бессмысленно и лишено всяких оснований отвергнуть весь тот богатый фактически материал, который содержится в «Послании». Но также неосновательно пользоваться оценкой и освещением событий и фактов, данных авторами «Послания». Не следует повторять ошибки Карамзина, представившего себе Ивана Грозного по образу и подобию того Грозного, мрачная тень которого проносится над страницами «Послания». Таубе и Крузе рисуют образ царя жестокого, любившего казнить ради одной жажды крови, извращенного, сладострастного садиста, находившего радость в пытках и издевательствах, и этот образ благодаря Карамзину запечатлелся и доныне в сознании каждого, лег в основу ходячей, канонической характеристики.

<���…> В 1566 году в воскресенье после дня св. Николая решил великий князь по свойственной ему подозрительности, либо по дьявольскому наваждению и тиранскому своему обыкновению, сообщить всем духовным и светским чинам следующее: он хорошо знает и имеет определенные известия, что они не желают терпеть ни его, ни его наследников, покушаются на его здоровье и жизнь и хотят передать русское государство чужеземному господству, посему решил он вызвать их к себе и передать им свое правление. После этого сложил он с себя в большой палате царскую корону, жезл и царское облачение в присутствии представителей всех чинов. Далее, на следующий день велел он нагрузить доверху много возов или саней изображениями всех выдающихся святых (иконами), которых раньше епископы, попы и игумены носили во время крестных ходов, взятыми изо всех церквей, монастырей и часовен, коих в Москве всегда было так много, числом несколько тысяч, и перед каждой иконой он кланялся, целовал каждую икону и принимал благословение, согласно обычаю своей религии.

Спустя несколько дней после этого он отправился во все церкви и монастыри и совершал то же самое в течение нескольких дней и ночей с писанными на стенах изображениями святых. Четырнадцать дней спустя после этих событий приказал он всем духовным и светским чинам явиться в девять часов в церковь Богородицы, где митрополит должен был совершить богослужение. А между тем его прислужники, дворцовая челядь, вывезли на площадь все его сокровища и готовые в путь обозы, и, когда кончилась служба, великий князь вышел из церкви, и тут же появилась великая княгиня с ее готовыми в путь сыновьями. Великий князь в присутствии обоих своих сыновей подал руку и благословил всех первых лиц в государстве: митрополита, архиепископов, архиереев, игуменов, священников и монахов, а затем и высших бояр — кн. Ивана Бельского, Мстиславского и других, так же, как и высших чиновников, военачальников, бояр, купцов, коих, было великое множество, каждого в отдельности. Затем он сел в сани и взял к себе своих сыновей, посадив их по обе стороны. Распростившись таким образом и сопровождаемый знатными боярами — Алексеем Басмановым, Михаилом Салтыковым, Иваном Чеботовым, кн. Афанасием Вяземским и другими государственными мужами и придворными, он в тот же день прибыл в село Коломенское, которое находится в полутора милях от Москвы. Там его застала распутица, так что он должен был оставаться там десять дней. Когда же погода изменилась, поехал он согласно своему решению в Александровскую слободу, но, не доехав до нее, остановился на некоторое время и послал в Москву Салтыкова, бывшего в то время высшим маршалом, и Ивана Чеботова, и многих подьячих и воевод, раздетых донага и пешком, и написал митрополиту и чинам следующее: «Он поедет туда, если Бог и погода ему помогут, им же, его изменникам, передает он свое царство, но может прийти время, когда он снова потребует и возьмет его».