Катриона Келли - Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Эти четыре слова вычеркнуты.

Так! Т.е. его бросили.

Здесь описание основных ран, полученных Федором, совпадает с их описанием в акте посмертного освидетельствования [7] — см. также главу 5. Тот факт, что Данила раны, нанесенные Федору, описывает более подробно, чем раны Павла, может служить подтверждением рассказа Ефрема, что он (Ефрем) убил Павла, а Данила — Федора; это также может означать, что Данила наблюдал сцену убийства с близкого расстояния (я бы поддержала второе предположение).

Слова «его же» вставлены.

Первый свидетель, Иосиф Протопович, утверждал, что это произошло в 17.00 часов [36]; второй — Прохор Саков, также предположил, что это было в 5 часов, но одновременно заявил, что это было прямо перед заходом солнца [168], это переносит происшествие скорее на 6.30 — 7 часов вечера (как считал сам Прохор, это случилось в 5 часов: Ефрем попросил закурить, но «мне было некогда с ним разговаривать, и я сказал, что у меня табаку нет»).

Отец Ефрема заявил, что мальчик вернулся домой, распряг лошадь и повел ее в поле, а потом вернулся, перед тем как идти к Прокопенко [17]. Но его мать сказала, что он провел в поле весь день, а потом пошел к Прокопенко. Как бы то ни было, на то, чтобы, вернувшись с лошадью, распрячь ее и отвести в поле, потребовалось бы полчаса, что позволяло Шатракову появиться у Прокопенко еще засветло (около 7 часов), если он ушел с поля около 6.30.

Кукина, Кожевников, 1997, с. 72. Ср.: Condee, с. 2: «Павлик был социальным переживанием, формой массового сознания, отражающего союз детства с государством… Павлик — это знак социального обновления, пересмотра этических норм, исторического перелома, происходившего под контролем всевидящего ока высшей государственной власти». В этой работе также содержится глубокое психоаналитическое прочтение Павлика как одного из «безгласных существ», которых государство в корыстных целях наделило несвойственным им могуществом» (с. 4). Благодарю Н. Конди за ознакомление меня с этой интересной работой.

Социологи и историки отмечают, что в советском обществе на его позднем этапе выросло значение личных ценностей. См., например, материал в: Советский простой человек, 1993, с. 281: 56,8% опрошенных в 1989 г. считали, что прежде всего советскому человеку не хватает материального достатка, 43,4% считали, что их главная социальная роль — матери или отца своих детей; с. 296: для 52,7% самой большой радостью было проводить время с детьми. Опросы также показывают высокий уровень недоверия к «инстанциям». См., например: Гудков, 2004.

Когда я заканчивала работу над английским изданием этой книги, произошел террористический акт в бесланской школе; некоторые люди в России комментировали его в подобном духе. Например, 7 сентября на митинге на Дворцовой площади в Петербурге кинорежиссер Алексей Герман призывал расстрелять выживших террористов, т.к. тот, кто сначала прикрывается ребенком от пуль, а потом перерезает ему горло, заслуживает смерти (новости на канале «Россия», 7 сентября 2004, 22:00). Очевидно, что человек, проявивший такую жестокость по отношению к ребенку, заслуживает сурового наказания. Но, как сказал директор Эрмитажа М. Пиотровский в той же программе, чрезвычайно важно выяснить все подробности произошедшего в Беслане, прежде чем выносить приговор террористам, захватившим заложников, — в любом случае превращение террористов в жертв было бы с политической точки зрения катастрофически опрометчивым шагом.

Провоцирующий на размышления анализ скандалов, связанных с убийствами детей, см. в: Morrison, 1997; в специальном номере французского журнала «L'lnfini», № 59, 1997 (La question pudophile), посвященном вопросу о педофилии (авторы Сильвен Демиль — Sylvain Desrnille — и др.). Как в России в начале XX в., так и в западных странах в конце XX в., возмущение по поводу убийств детей сопровождалось бурным распространением идеи о коммерциализации детства. «Крейцерова соната» (1889) Л. Толстого стала первым произведением, в котором отразился критический взгляд на «моделирование» ребенка в угоду родительскому тщеславию и корысти. О коммерциализации детства в конце XX в. на Западе, особенно с помощью телевидения, см.: Postman, 1983. С другой стороны, в Советской России после 1928 г. строгое государственное регулирование рынка препятствовало распространению такого рода страхов. Угроза «нормальному», в представлении советских людей того времени, детству ощущалась со стороны беспризорных детей. Не случайно первые годы распространения легенды о Павлике Морозове совпали с введением крутых мер по борьбе с бродяжничеством и детской преступностью. Кульминацией стал закон «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних» от 7 апреля 1935 г. (по нему несовершеннолетним за определенные преступления полагалось «взрослое» наказание), а также последовавший за ним декрет, запрещавший бродяжничество (согласно этому декрету, всех бездомных детей должны были определить в детские дома). Судьба Павлика Морозова и его брата, самостоятельно ушедших в лес и там погибших, служила предупреждением о том, что может случиться с детьми, оставленными без надзора взрослых.

Здесь, как и во всех цитируемых документах, сохранена орфография и пунктуация оригинала.

Наверное, «родом не».

Слова «в правой» вычеркнуто.

Слово «в» вычеркнуто.

Подписи понятых отсутствуют.

Буква «м» перечеркнута.

Слово «за» перечеркнуто.

Слова «и такж» перечеркнуты.

Т.е. 7/IX.1932.

Слово вписано на поле страницы.

Т.е. в амбаре, где держали арестованных в Герасимовке.

Подпись.

Приписка сделана, по-видимому, рукой Спиридона Карташева (сотрудника ОГПУ из райцентра).

Предположительно так — бумага здесь порвана.

Подпись заметно отличается от подписи, стоящей выше.

Слово «Шатраковым» зачеркнуто.

Слова «я морозов данила я» зачеркнуты.

Слово «со» перечеркнуто.

Конец слова зашит.

Т.е. за то, что Морозов Павел много раз «доказывал» на Сергея Сергеевича.

Слова «его же» вставлены.

Слово «делая» вставлено.

Вместо подписи отпечаток палец С. Морозова.

Следуют подпись Д. Морозова и отпечаток палец К. Морозовой.