Катриона Келли - Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Собиратель: И донос на отца… про это тоже знали?

Информант: Да, и все считали, что он правильно поступил.

Соб.: Потому что отец все-таки…

Инф.: Отец был кулак» {257} . [187]

В действительности отец Павлика, конечно, не был кулаком, что отражено даже в ранних версиях легенды. Позже, однако, ему приписали этот статус: это упрощало историю и делало поступок сына более объяснимым.

И все же даже для рабочей и крестьянской молодежи Павлик оставался в первую очередь символом самопожертвования и беззаветной преданности делу, а не доносчиком. По мнению одного комсомольского активиста 1930-х годов, чьи воспоминания имеют особую ценность, так как позже он стал политическим ссыльным и потому не был склонен обелять советскую систему, роль доносчика в те времена не казалась привлекательной: «Я не могу вспомнить ни одного примера, когда бы дети, вдохновленные примером Павлика Морозова, донесли на своих родителей, хотя я знаю случаи, когда комсомольцы порывали со своими родителями, не примирившись с их взглядами» {258} . Порою молодое поколение отказывалось от своих родителей по соображениям личной выгоды. Так произошло, например, с Александром Твардовским, который стал впоследствии либеральным редактором «Нового мира», напечатавшего в 1962 году «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. В 1930-х Твардовский был честолюбивым молодым поэтом. Когда его отца раскулачили, он пресек все попытки родственников поддерживать с ним связь: «Писать я вам не могу… мне не пишите» {259} .

Кроме того, устная история свидетельствует, что обычно от родственников отрекались после того, как их объявляли «врагами народа», а не наоборот. Женщина из свердловской рабочей семьи, очень гордившаяся своим революционным наследием, рассказала мне (сентябрь 2003), как ее дядя, напуганный арестом своего брата (ее отца), не пустил в свой дом мать, племянницу и племянника, когда те в 1938 году зашли за новогодними подарками. Их не пригласили войти в комнату, где стояла елка и сидели гости, а украдкой приняли в коридоре. С другой стороны, та же женщина вспоминала, насколько тщательно следили в рабочих районах города за тем, чтобы случайный соглядатай не донес властям о встрече Нового года с наряженной елкой [188]. При всей приверженности к чистоте революционных нравов люди этого круга не принимали стукачества «извне» {260} .

Очень сходный комплекс установок — скорее абстрактное восхищение Павликом, нежели стремление следовать его примеру — прослеживается и в реакциях детей. Начиная с середины 1930-х годов каждый ребенок, прошедший через какую-нибудь образовательную структуру (а таких было подавляющее большинство), знал о Павлике Морозове. Дети с готовностью интериоризировали окружающие их мифы и послушно писали классные сочинения о героях официальной советской пропаганды. В январе 1933 года группа московских одиннадцатилетних школьников с гордостью отрапортовала Надежде Константиновне Крупской о своих успехах в учебе и политической сознательности. В качестве образцов для подражания они называли Павлика Морозова и Колю Мяготина.

«Стали все выписывать газеты “Пионерскую правду” и “Клич пионера”. Стали там все читать. Читали про Павлика Морозова и Колю Мяготина. Прочитали и все классом сказали Анне Семеновне и мы будем такие как они. Если на заводе что увидели там и заявили в пионер отряд или в зав-ком. Мы знаем бабы ругаются в очереди и ругают партейцев, потому что они о партейцев ничего не знают. Есть в партии которые залезли вредить, но за то нельзя ругать всю партию. Мы будем помогать партии, когда узнаем кто вредит из партейцев. Мы теперь все в классе пионеров, и 20 ударников у нас» {261} .

Конечно, подобные случаи отражали не столько взгляды самих детей, сколько их представления о том, чего ждут от них авторитетные взрослые. Может быть, учительница Анна Семеновна не диктовала им это письмо и даже не помогала его составить, но результаты ее морально-политического руководства видны в каждой строке. В то же время дети и сами охотно принимали культ Павлика. Об этом свидетельствует, например, нарративная поэма, опубликованная в 1936 году шестнадцатилетним Валей Боровиным. Выросший в отдаленной деревне Вологодской области на севере России, Валя был пламенным пионером. Его поэма изображает Павла, в соответствии с установившейся традицией, бесстрашным борцом с отцовской властью:

Важно, что в изложении Боровина образ Павлика несколько отличается от обычного картонного святого. Хотя Павлик и нарисован «отличником», говорится также, что «не раз он многих выручал». Имеется в виду, что Павлик часто подсказывал своим не подготовившим домашнего задания одноклассникам. Подсказки, несмотря на запрет, были в советских школах повальными и вызывали разноречивые комментарии в пионерской печати {263} . Взрослый автор тем не менее никогда не представил бы Павлика соучастником обмана. Выдумка Боровина показывает, что Павлик выглядел в его глазах живой и вызывающей симпатию личностью [189].

Известны и другие случаи, когда дети проникались убежденностью, что бесстрашное разоблачение идейно сомнительных взрослых (или детей) заслуживает восхищения и подражания. Например, в 1938 году провинциальный школьник написал письмо в «Крестьянскую газету», якобы интересуясь судьбой А.В. Косарева, освобожденного в том же году от обязанностей секретаря ЦК комсомола, а на самом деле — ради доноса на двух куда более близких ему людей. Он жаловался, что председатель комсомольской организации его школы «не соблюдает дисциплины» и что одноклассник докучает ему разговорами и шуточками на уроках, а на переменах не дает ему поиграть на школьном бильярде {264} . [190]

Но все-таки наушничество в советской школе пользовалось не большей популярностью, чем до революции или в любой другой стране мира. Родившийся в 1921 году и выросший в деревне Тверской области Петр Кружин рассказал: «Я выписывал “Пионерскую правду” и “Пионерские зорьки”. Одним залпом проглотил статьи, рассказывающие о том, как пионеры в приграничном районе помогли схватить нарушителей границы… Я читал серию материалов об убийстве Павлика Морозова и мечтал о том, что сам разоблачу кулаков. Но все это сосуществовало с неприязнью к ябедам и доносчикам, любовью к разного рода нелегальщине и верой в верных друзей» {265} . Другими словами, Кружин находил Павлика привлекательным в качестве современной альтернативы героям популярных романов Жюля Верна, Майна Рида и Фенимора Купера, которым удалось каким-то образом, миновав насильственную смерть, обрести бессмертие.