Катриона Келли - Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

поступке, взгляде, слове» {291} . Каждый день в семье был расписан по установленному распорядку; в нем гармонично сочетались труд и досуг: после ужина дети читали и выполняли домашние задания, а родители готовились к урокам или занимались по программе курсов «повышения квалификации», где они «без отрыва от производства» изучали методику преподавания. Справившись с этими сложными, но вдохновляющими обязанностями, они садились играть в какую-нибудь спокойную, но требующую интеллектуальных усилий игру, вроде домино или «Вверх и вниз», где продвижение осуществлялось на самолетах, летящих к расположенным в верхних слоях атмосферы футуристическим дворцам, символизирующим светлое будущее.

Конечно, у детей были свои интересы и за пределами семьи, но они неизменно свидетельствовали об их политической сознательности. Главные события их жизни связаны с пионерским движением: прием в пионеры, поездки в пионерские лагеря, игры, которым они научились из «Пионерской правды». Им, как образцовым пионерам, присущ куда более изощренный набор достоинств, нежели тот, которым даже в позднейших версиях легенды отличался Павлик Морозов. Они не только преданы делу коммунизма, но и глубоко впитали в себя героическое прошлое пионерской организации и тот стиль поведения, которого она требовала от своих членов. Зоя и Шура усердно читали книги о знаменитых пионерах, включая «Тимура и его команду», а среди их кумиров были героиня Гражданской Таня Соломаха, чьим именем Зоя назвалась во время войны, и Павел Корчагин из романа Н. Островского «Как закалялась сталь» (1933). Шура и Зоя участвовали в кампании против жестокого обращения с животными, проводившейся пионерским движением в 1930-е годы, и сохраняли целомудрие в отношениях с противоположным полом.

Брат и сестра вели себя так, как подобало достойным членам общества в позднесталинскую эпоху. «И Зоя, и Шура очень сдержанно, даже осторожно проявляли свои чувства. По мере того, как они подрастали, эта черта в характере обоих становилась все определеннее. Они, как огня, боялись всяких высших слов. Оба были скупы на выражение любви, нежности и восторга, гнева, неприязни. О таких чувствах, о том, что переживают ребята, я узнавала скорее по их глазам, по молчанию, по тому, как Зоя ходит из угла в угол, когда она огорчена или взволнована» {292} . Основное достоинство юных Космодемьянских состояло не столько в пылкой отваге, сколько в стремлении «ничего не выдать» — оно и определило способность «партизанки Тани» оказать сопротивление нацистским палачам. Отвечая на настойчивые расспросы о местонахождении Сталина, Зоя твердо повторяла одно: «Товарищ Сталин на своем посту».

Зоя и Шура Космодемьянские были интегрированы в патриархальную систему отношений еще глубже, чем Тимур. К этому времени родители (разумеется, только политически грамотные) стали основными проводниками социальных норм. В биографиях образцовых молодых людей подчеркивалась их приверженность «коммунистической морали», готовность подчиняться отдельным взрослым наставникам и социалистическому обществу в целом. В 1943 году были введены школьные правила, требующие от школьников почтительности по отношению к учителям и другим взрослым, а также послушания. Все это приобрело особое значение в военное время, когда миллионы детей осиротели и миллионы семей распались, когда подростки оказались предоставленными самим себе, пока их отцы воевали на фронте, а матери трудились на оборонных заводах. В последние годы войны и сразу после нее вопрос о том, как обеспечить контроль над советской молодежью, вышел на первый план. В любой подробности биографии Космодемьянских можно увидеть отличие от легенды о Павлике. Оно состоит не только в очевидном контрасте между послушанием Зои и Шуры и бунтарством Павлика. Высшей добродетелью теперь считалось не доносительство, а умение молчать, даже под угрозой смерти. И герой, чья главная заслуга состояла в том, что он не молчал, оказался в тени.

В годы войны Павлик лишился только что обретенного им статуса главного пионера-героя страны. Упоминания о нем в прессе практически исчезли, а если и появлялись, то почти всегда имели к нему лишь косвенное отношение. Так, в 1945 году «Пионерская правда» напечатала статью о школьном друге Павлика, однако на сей раз дело было не в былой дружбе, а в том, что этот друг заслужил славу героя войны {293} . Война задержала строительство мемориала Морозову в Свердловске, а памятник и музей в Герасимовке пришли в плачевное состояние. «Домик, где родился и рос П. Морозов, виду (так! — К.К.) бесконтрольности Верхне-Тавдинского РК ВЛКСМ, растаскивается на дрова, памятники на могиле и на месте гибели П. Морозова нуждаются в немедленном ремонте», — сообщалось в документах Свердловского обкома комсомола в сентябре 1945 года {294} .

Однако вскоре после окончания войны, в конце 1940-х — начале 1950-х годов, культ Павлика начинает возрождаться, хотя и не достигает звездных высот предвоенного времени. В 1948-м, к тридцатилетию Павлика и одновременно к тридцатилетию Комсомола, в Москве устанавливают наконец памятник пионеру-герою. Тем не менее это мероприятие не принимает намеченных в 1935—1936 годах масштабов. Статуя, изготовленная по выполненному десятью годами ранее и уже устаревшему проекту Рабиновича, не попала ни на Красную площадь, ни в какое-либо другое символически значимое место в центре Москвы. Ее установили в

Парке культуры и отдыха имени Павлика Морозова на Пресне, в заводском районе столицы, где, в частности, находилась огромная текстильная фабрика «Трехгорка».

Правда, такое расположение памятника не свидетельствует о полном пренебрежении к памяти героя. Пресня играла немаловажную роль в советской мифологии как место революционных сражений 1905 года и октября-ноября 1917-го [208]. После революции в память о тех событиях ей присвоили почетное название «Красная Пресня». Считалось, что именно здесь в мае 1922 года был создан первый пионерский отряд {295} . В 1930-х годах Краснопресненский райком был «самым престижным в Москве» {296} . Сама «Трехгорка», темно-красный кирпичный монстр, растянувшийся вдоль Москвы-реки, являлась одним из передовых предприятий советской столицы наряду с Московским автосборочным заводом и металлургическим заводом «Серп и молот». При фабрике работали якобы образцовые ясли [209], прославлявшиеся в брошюрах с изображениями малышей, которые радостно улыбались под транспарантами со словами благодарности за счастливое детство, обращенными к Сталину. В 1930-м вышла книга интервью с работницами «Трехгорки», где фабрика названа ключевым фактором их возрождения к новой жизни, провозглашенной в легенде о Павлике Морозове {297} . «Трехгорка», кроме того, имела прямое отношение к культу Павлика, поскольку именно здесь принимали Татьяну Морозову и герасимовских пионеров во время их поездки в Москву 1937 года {298} .