Герман Малиничев - Археология по следам легенд и мифов

По количеству благожелательных и даже восторженных эпитетов любимый герой поэта — это, бесспорно, троянец Гектор. Он патриот, в боях проявляет великую храбрость и самоотверженность, уважает отца, любит свою семью. Даже Агамемнон, предводитель войска, осаждающего Трою, ставит смелость и умение Гектора сражаться в пример своим малодушным ахейцам. Создается впечатление, что поэту доставляет удовольствие говорить о Гекторе только хорошее. Он не раз упоминает красоту троянского героя, его высокий рост, ширину плеч. Гектор в поэме совершает больше подвигов, чем любой герой из ахейцев. Но такая похвала могла не понравиться слушателям-грекам, и Гомер снова ссылается на волю бога — «Гектор стал Зевсу любезен».

Еще в античные времена было отмечено, что прекраснейшая в поэме сцена — это прощание Гектора с женой Андромахой перед последним сражением у стен Трои. Диалог любящих супругов необыкновенно лиричен и исполнен трагических предчувствий. Гектор предвидит волю богов, ведущую его к гибели, и говорит жене, что не столько падение Трои и рода Приама сокрушает его душу, сколько судьба семьи. Его совесть чиста, он дрался за свой город честно и храбро.

Андромаха — лучший женский образ в «Илиаде». Гомер не скрывает своих симпатий к этой троянке. Она у него «милая жена, любящая мать». Древнегреческий географ Страбон справедливо заявлял, что Гомер превзошел всех поэтов знанием женской души.

Иное дело — Прекрасная Елена, виновница Троянской войны. Гречанка показана жадной и распутной. Она готовит зелья для возбуждения Париса и даже зазывает его с поля боя в спальню. В «Илиаде» есть сцена, где сама Елена в присутствии царя Приама и Гектора называет себя «сукой, от которой для троянцев одни беды». В русском переводе Гнедича «сука» заменена на «безрассудную жену». После гибели Париса она безоговорочно соглашается разделить ложе с его братом Деифобом. Все троянские женщины осуждают Елену, называют ее «бесславной, хитрой змеей».

Относясь крайне нелицеприятно к ахейцам, Гомер не говорит ни одного плохого слова о троянцах. Ни одного из них он не изобразил трусом; напротив, защитников города поэт показывает доблестными, неукротимыми и самоотверженными воинами. Примечательно и то, что Гомер отдает большую часть поэмы описанию осады Трои, а вот о падении города говорит кратко, избегая подробностей. Очевидно, эта тема для поэта болезненна.

Кто же он, Гомер, великий греческий поэт, симпатизирующий врагам Эллады? Ответ прост — Гомер не был греком!

В «Илиаде» сообщается, что на помощь троянцам пришли их союзники, дружины из Лидии, Карий, Фракии, Лувии, Дардании, Фригии, Киконии, Писидии. Все эти земли некогда входили в распавшуюся империю хеттов, а народы, их населяющие, были потомками родственных фракийско-лувийских племен. Неслучайно в «Илиаде» троянцам помогает бог Апалиунас — общее божество всех малоазийских потомков хеттов. Судя по всему, корни Гомера следует искать среди этих народов.

До наших дней дошли мраморные плиты, на коих вырублены списки имен выдающихся людей древней Эллады. Здесь имена полководцев, философов, законодателей, и среди общеэллинских имен есть иностранные. Отец истории Геродот был карийцем из Малой Азии, певец Орфей — фракиец, философ Анахарсис — скиф из Причерноморья, баснописец мудрец Эзоп — фригиец. Таким же эллинизированным иностранцем был и Гомер. Его имя (Омир или Омер) греки не признавали эллинским, но самого поэта безоговорочно считали своим национальным гением.

По мнению философа Аристотеля, хотя Гомеру и приходилось ходить из города в город, выступая на базарных площадях, поэт не был нищим бродягой. Скорее всего, он был поэтом при дворе одного из царьков Пелопоннеса. В путешествие же по Элладе его кто-то послал с определенной миссией — напомнить эллинам, потомкам ахейцев, об их героическом прошлом и былой военной славе, канувшим в Лету после нашествия греков-дорийцев (около 1150 года до н.э.).

Воспользовавшись «командировкой», поэт высказал то, что наболело в его душе — воспоминание о разгроме процветавшей Трои жестокими завоевателями. Гомер всегда помнил, что его родина — Малая Азия, но, выступая перед греками, он не мог прямо высказать свои чувства и поэтому восторженные слова о Трое вложил в уста самого Зевса:

Если непредвзято и внимательно перечитать «Илиаду» и если не оглядываться на устоявшиеся мнения кабинетных литературоведов, то в эпосе Гомера можно обнаружить премного неожиданного и любопытного. К примеру, древнегреческие легенды и мифы приписывали Гомеру слепоту. Придерживались такого мнения и многие греческие мудрецы. Но так ли это? Например, Аристотель об этом не говорит ни единого слова, а он подверг серьезному и всестороннему разбору гомеровскую поэму о Троянской войне в своем труде «Поэтика». Он восторгался четко урегулированным стихотворным размером — гекзаметром и назвал его классически безупречным. Философ отметил талант аэда в подборе эпитетов. Действительно, они у него точные и красочные. К примеру, щиты троянских воинов «бронзоблестящие», а копья «меднокрасные». Это просто осязаемо по цвету! Во всей его поэме богатейшая палитра сочных цветов и их оттенков. Гомер упоминает и кожаный коричневый щит, подобный башне и украшенный кабаньими клыками. Опять же точный зрительный образ. У одного из вождей боевой лук «сребристый», а сам он «куцреплавый».

Кстати, зрительную красочность гомеровских эпитетов и сравнений отметили некоторые немецкие филологи XIX века и философ Гегель. Они высоко ощенили талант поэта, умело рассыпавшего по всему тексту развернутые сравнения, отличающиеся точностью зрительных ассоциаций. Однако про зрячесть древнегреческого аэда они не обмолвилась, чтобы не нарушать устоявшуюся традицию.

В главе XII ахейские воины, пытающиеся отбить у врагов тело своего соратника, сравниваются с мухами, вьющимися вокруг миски с молоком. Другие воины уподабливаются разъяренным крестьянам, изгоняющим хищника из загона волов тяжконогих. Подобные сравнения говорят о том, что Гомер зрительно знал всю гущу тогдашнего эллинского бытия. Неслучайно один немецкий филолог XX века заявил, что Гомер — великий художник слова и для него то, что нельзя охватить взором, просто не существовало. Действительно, все написанное им зримо и осязаемо.