Коллектив авторов - Африка. История и историки

Эта мифологическая традиция, оправдывающая социальные различия между тутси, хуту и тва, в то же время подчеркивает их общее происхождение. Точно также тот факт, что в состав каждого клана входили одновременно и тутси, и хуту (характерная черта руандийской клановой организации), означает, что «его члены имеют общее происхождение и одного общего предка» [420]. Тутси, хуту и тва ничем не отличались друг от друга по языку, религии и обычаям. Кроме того, и в социальном отношении между ними не существовало жестких и тем более непреодолимых границ, и они «не были социальными классами в европейском смысле этого слова» [421]. Тутси, хуту и даже тва могли вступать между собой в брачные отношения. Имелось немало бедных тутси [422], и, наоборот, некоторые хуту и тва входили в состав руандийской аристократии и занимали важные посты в системе управления [423]. И самое главное, хуту и даже тва могли при определенных условиях перейти в категорию тутси [424]. Самый известный пример – тва по имени Бусьете, который в XIX в. получил статус тутси, стал правителем провинции и вступил в брак с дочерью короля [425]. В любом случае, какой бы принцип ни лежал в основе выделения тутси, хуту и тва как особых категорий населения – социально-классовый, социально-профессиональный или, как полагает Махмуд Мамдани, политический [426], – они ни в коей мере не представляли собой разные этнический группы [427].

Тем не менее наличие этих категорий, сколь аморфными они ни были, породило у европейцев, в первую очередь озабоченных расовым аспектом проблемы, искушение выявить физические различия между тутси, хуту и тва и соответственно отождествить их с различными расами. Они заметили, что многие тутси выглядели «кавказоподобными», были высокими и красивыми, с тонким носом, как у европейцев, тогда как немалое число хуту отличалось невысоким ростом, толстыми губами и приплюснутым носом, а тва очень напоминали пигмеев. Трудно сказать, чем были вызваны эти различия – то ли генетическими, то ли социальными причинами, например, несходством условий жизни или профессиональных занятий [428]. Правда, физические различия между указанными социальными группами не являлись абсолютными: и среди тутси, и среди хуту были те, кто не соответствовал зафиксированным антропологическим критериям; кроме того, возможность перехода из одной категории в другую делала эти предполагаемые различия еще менее безусловными. Однако белые путешественники, познакомившиеся с Руандой, поспешили сделать вывод о глубоком расовом различии между тутси, хуту и тва и – более того – связали физические характеристики с характеристиками интеллектуальными и психическими: тутси, на их взгляд, отличали неплохие умственные способности, талант к управлению, мужественность и жестокость, хуту – трудолюбие, экстравертированность, вспыльчивость, грубость, физическая сила и выносливость, интеллектуальная ограниченность и умение подчиняться, тва – склонность к обжорству и праздному образу жизни, преданность своим господам тутси и отвага во время охоты.

Трактовка европейцами руандийского общества не как состоящего из кланов, а как расчлененного на три класса – класс тутси, класс хуту, класс тва, – и атрибутация этим классам расовых признаков позволили интерпретировать социальную структуру Руанды и ее историю в категориях хамитской теории. Тутси были отождествлены с «хамитами», хуту – с банту, а тва – с пигмеями. Каждая «раса» отличалась от остальных с точки зрения причастности к политической власти, экономических занятий и образа жизни: «хамитская раса» находилась на вершине социальной и политической иерархии и имела отношение к самому престижному занятию – скотоводству; «раса банту» составляла «народную массу», зависимую от «феодалов-тутси», ее уделом оставалось менее почетное земледелие; наконец, тва являлись социальными маргиналами, существовавшими за счет презираемых охоты и гончарного дела. В результате возникал образ упорядоченного и иерархизированного общества, чья социальная структура напоминала систему сословий Средневекового Запада, а политическая – модель западной феодальной монархии. Эту развитую социальную и политическую организацию, по убеждению европейцев, a priori не могли создать негры банту, потомки проклятого сына Хама, и тем более карлики-пигмеи – ее могли создать только народы, им самим родственные и изначально не связанные с Африкой. Единственный, кто мог претендовать на эту роль мигрантов-культуртрегеров, – «хамиты»-тутси, которые в давние времена будто бы завоевали Руанду, создали в ней государство и структурированное общество и утвердились в качестве класса господ.

Концепция расовой природы руандийского общества и «хамитской миграции», таким образом, явилась творением не туземцев, а европейцев, и ей было суждено большое будущее [429]. Ее приняли как германские колонизаторы (Рихард Кандт [430], герцог Адольф Фридрих Мекленбург-Шверин [431], Ханс Мейер [432]), так и пришедшие им на смену в 1916 г. (формально в 1919-м) бельгийские [433]. Большую роль в разработке хамитской теории применительно к Руанде и в ее распространении сыграли католические миссионеры, начиная с французского священника Леона Поля Класса, ставшего в 1922 г. первым апостолическим викарием Руанды [434], и Франсуа Менара, одного из первых «крестителей» Бурунди [435]. В 1933 г. миссионер Альбер Паж опубликовал книгу с характерным названием «Хамитское королевство в центре Африки», в которой он окончательно легитимировал представление о хамитском государстве в Руанде и о тутси как хамито-семитах, мигрировавших из Египта и Абиссинии [436].

Итак, в колониальный период возник и утвердился особый взгляд на историю Руанды, в рамках которого переломным цивилизационным событием представала гипотетическая миграция тутси в регион Великих Африканских озер. Руандийская история изображалась как история последовательных миграций рас: первоначальными обитателями этой страны были пигмеи (тва), затем руандийскую землю заселили банту (хуту), которые сумели мирно ужиться с тва, и, наконец, последними туда явились «хамиты» (тутси), которые силой покорили тва и хуту, создали государство, социальную иерархию и феодальную систему [437]. Всеми своими цивилизационными достижениями Руанда обязана самым поздним «хамитским» пришельцам. Апологетов такой интерпретации истории не смущал даже факт культурной и языковой общности хуту и тутси: они выдвинули аргумент, что завоеватели тутси, осознававшие свою малочисленность по сравнению с покоренными народами, приняли их язык, культуру и религию, отказавшись от своих собственных [438].

Интеллектуальные усилия авторов колониальной эпохи, рассматривавших хамитскую теорию как постулат [439], концентрировались на решении вопроса о том, откуда именно «хамиты»-тутси мигрировали в регион Великих Африканских озер. Здесь они нашли просторное поле для исторических изысканий и для упражнений своей фантазии. Большинство, начиная со Спика и Мейера, приняло гипотезу, что тутси связаны с галла или другими эфиопскими племенами, но самые смелые находили их «прародину» в Древнем Израиле, в Древнем Египте, в Древней Месопотамии, в Древней Греции и на Кавказе [440]. Доминиканский монах Этьен Бросс видел в них выходцев из Эдема [441], бельгийский колониальный администратор граф Рено де Бриё – пришельцев из Атлантиды [442], а французский дипломат Поль дель Перужья – магов, явившихся из таинственного Тибета [443].