Феликс Лурье - Полицейские и провокаторы

Калюжная оказалась свидетельницей и участницей Карийской трагедии. Генерал-губернатор Приамурья барон А. Н. Корф за оскорбление действием надзирателя распорядился наказать ста ударами палкой политкаторжанку Н. К. Сигиду, 4 ноября 1889 года его приказание исполнили. Калюжная в камере ухаживала за Сигидой. Когда та, приняв яд, умерла, Калюжная и еще несколько каторжан в знак протеста покончили с собой [310] 44 См.: Осмоловский Г. Ф. Карийская трагедия//Былое, 1906, № 6. С. 80. .

Судейкин желал каждодневных успехов в сопровождении почестей и богатств, их основу он видел в провокации. Одного С. П. Дегаева ему не хватало, и он вербовал, вербовал, вербовал... Потенциальные жертвы в столичную охранку поставляли отовсюду. Приведу рассказ студента Гребенчо, арестованного в Харькове:

«Меня продержали в тюрьме недели три-четыре, и, не добившись от меня никаких показаний, перевели в отделение для душевнобольных. Здесь условия содержания оказались пррмо ужасными. Со мною стали обращаться очень жестоко, меня мучили, мне лили на голову холодную воду, это было невыносимо больно. Так продолжалось еще две или три недели. Тогда я, наконец, чтобы добиться перемены своего положения, назвал свою фамилию и сказал, что я из Петербурга. Тогда меня повезли в Петербург, везли меня в арестантском вагоне со стенками, обитыми чем-то мягким. В Петербурге меня посадили в одиночную камеру, и первоначально я даже не знал, где нахожусь. Тут я провел несколько тяжелых дней, временами меня охватывал ужасный страх, особенно по ночам, когда мне казалось, что в камеру врываются палачи и хотят душить меня... Но вот однажды меня вывели из камеры, и после целого ряда коридоров тюремного типа, по которым мы прошли, я очутился в обыкновенной, хорошо меблированной просторной комнате; тут был круглый стол, возле него диван и кресла, на столе большая лампа с широким абажуром, дававшая мягкое приятное освещение. Встретил меня очень приветливо какой-то человек в военной форме, симпатичной наружности и, пригласив сесдъ в кресло, начал разговаривать со мной.

Все это после продолжительного пребывания в отвратительной обстановке тюремного режима, после груб'ости и жестокости, какие я перенес за это время, произвело на меня впечатление семейного домашнего уюта и прямо располагало меня, вызвало у меня желание поделиться своим настроением. У меня даже явилась мысль привлечь моего собеседника на нашу сторону. Между тем этот собеседник, который оказался не кем иным, как известным Судейкиным, стал развивать мне целую программу экономической политики, причем предупредил меня, что говорит не лично от себя, но от целой партии, во главе которой стоят великий князь Владимир Александрович, Победоносцев, Плеве и еще кто-то четвертый» [311] 45 Загорский К. Я. В 1881 —1882 гг.: Воспоминания//Каторга и ссылка, 1931, № 3. С. 174. .

Несмотря на блистательные перспективы, нарисованные Судейкиным, завербовать Гребенчо ему не удалось. Юноша тяжело заболел от психической обработки, старательно проделанной с ним жандармами. Переусердствовали, кто знал, что у него такая тонкая натура, и Гребенчо отпустили за ненадобностью. Но неудачи с Гребенчо и другими не смущали «симпатичного» инспектора охранки. Он продолжал вербовать новых агентов и разрабатывать с Дегаевым планы грандиозных провокаций против остатков «Народной воли». Судейкина ничто не могло смутить, ничто не мучило его совесть.

На основании откровенных или почти откровенных бесед с С. П. Дегаевым Л. А. Тихомиров писал:

«Георгий Порфирьевич Судейкин был типичным порождением и представителем того политического и общественного разврата, который разъедает Россию под гнойным покровом самодержавия. Это не был какой-то убежденный фанатик реакционной идеи, с ожесточением преследующий ее врагов. В Судейкине, напротив, вовсе не замечалось никакого ожесточения против революционеров. Он был просто глубокий эгоист, не стесняемый в своих стремлениях к карьере ни убеждениями, ни какими бы то ни было соображениями гуманности. Убеждений он не имел, а к человеческому страданию, счастью или несчастью относился с полным безразличием. Он не был положительно зол, вид страданий не доставлял ему удовольствия, но он с безусловно легким сердцем мог жертвовать чужим счастьем, чужой жизнью — для малейшей собственной выгоды или удобства» [312] 46 Вестник «Народной воли»: Революционное социально-политическое обозрение. 1884, № 2. Женева. С. 91—92. .

Народоволец М. Р. Попов вспоминал слова Судейкина: «Я, господа, не идеалист и на все смотрю с точки зрения выгоды. Располагай русская революционная партия такими же средствами для вознаграждения, я так же верно служил бы ей» [313] 47 Попов М. Р. Записки землевольца. М., 1933. С. 264. . Непомерное тщеславие, полнейшая свобода от морали в совокупности с абсолютным безразличием к людям и умение с помощью секретных агентов организовать борьбу с революционно настроенной молодежью превратили Судейкина в человека, необходимого трону. Трон нуждался в Судейкине. Он понимал это и мечтал воспользоваться создавшимся положением для достижения своекорыстных целей. Перед вами образчик его мыслей, записанных Тихомировым со слов Дегаева: «Он думал поручить Дегаеву под своей рукой сформировать отряд террористов, совершенно законспирированный от тайной полиции; сам же хотел затем к чему-нибудь придраться и выйти в отставку. В один из моментов, когда он уже почти решился начать свою фантастическую игру, Судейкин думал мотивировать отставку прямо бестолковостью начальства, при котором он-де не в состоянии добросовестно исполнять свой долг; в другой такой момент Судейкин хотел устроить фактическое покушение на свою жизнь, причем должен был получить рану и выйти в отставку по болезни. Как бы то ни было, немедленно по удалении Судейкина Дегаев должен был начать решительные действия: убить гр. Толстого, великого князя Владимира и совершить еще несколько более мелких террористических актов. При таком возрождении террора, понятно, ужас должен был охватить царя, необходимость Судейкина, при удалении которого революционеры немедленно подняли голову, должна стать очевидной, и к нему обязательно должны были обратиться, как к единственному спасителю. И тут Судейкин мог запросить чего душе угодно, тем более что со смертью Толстого сходит со сцены единственный способный человек, а место министра внутренних дел остается вакантным... Таковы были интимные мечты Судейкина. Его фантазия рисовала ему далее, как при исполнении этого плана Дегаев, в свою очередь, делается популярнейшим человеком в среде революционеров, попадает в Исполнительный комитет или же организует новый центр революционной партии, и тогда они вдвоем — Судейкин и Дегаев — составят некоторое тайное, но единственно реальное правительство, заправляющее одновременно делами надпольной и подпольной России; цари, министры, революционеры — все будут в их распоряжении, все повезут их на своих спинах к какому-то туманно-ослепительному будущему, которое Судейкин, может быть, даже наедине с самим собой не смел рисовать в сколько-нибудь определенных очертаниях» [314] 48 Вестник «Народной воли». 1884, № 2. С. 97—98. .