Александр Пресняков - Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв.

Но этот же момент связан со значительным изменением самого состава боярского класса. Состав этот усложняется и диференцируется под влиянием падения самостоятельности князей. Разгром княжих владетельных позиций политикой Витовта и Ягайла создал, как и в Руси северо-восточной, уничтожение уделов, новый верхний слой боярства — княжат. Это термин, который, по мнению А.И. Соболевского, даже возник в западной Руси, сравнительно редко встречается в северо-восточных текстах и, может быть, занесен в Москву вместе с переходом туда Гедиминовичей и Рюриковичей из Литовско-Русского государства. И тут, как в московской Руси, падение самостоятельной политической роли удельных князей повело к превращению измельчавших Гедиминовичей и Рюриковичей разных линий в крупных землевладельцев-вотчинников, сохранивших по отношению к населению своих владений те или иные элементы власти правительственного характера, но ставших в служилое отношение к носителю центральной власти. К этому высшему слою боярства примкнули владетельные роды крупных литовских панов, а также верхи боярства русских земель, нетитулованного, но землевладельчески и социально более значительного {66} 66 М.К. Любавский, Литовско-русский сейм, гл. IV и V; его же, «Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания первого литовского статута», М. 1893, гл. II; Ф.И. Леонтович, Очерки истории литовско-русского права, Спб. 1894; J. Wolf, Kniazowie litewsko-ruscy, Варшава 1895; Boniecki, Poszet rodow w Wei. Kniazestwi Litowskim, Варшава 1887. . Этот слой и терминологически выделяется. Это — «князья и паны», «княжата и панята», позднейшие «паны хоруговные». Соответственно понижается социальное значение термина «бояре», приобретающего значение, близкое к тому, что в Москве разумели под «детьми боярскими». Но при ряде черт сходства этот процесс в западной Руси резко отличается от того, что происходило в северо-восточной Руси, тем, что тут землевладельческая аристократия не получает объединенной, централизованной организации, а остается разбитой на ряд местных обществ, носителей местного патриотизма и областной самостоятельности.

Что же представляло собой это местное боярское общество? Рассматривая его как социальное явление, сложившееся еще в долитовские времена, уцелевшее сквозь кризис XIII—XIV вв. и только усложненное и видоизмененное условиями образования Литовско-Русского государства, мы должны были бы исходить в его изучении из определенного представления о том, в каком же виде было оно унаследовано этим Литовско-Русским государством от предыдущего времени.

К сожалению, крайняя скудость источников, почти полное отсутствие данных делают построение такого представления почти вовсе невозможным. Приходится ограничиться весьма поверхностными указаниями и предположениями. Их можно свести к такой приблизительно формуле. Княжое боярство древней Руси, сохраняя свое значение класса, из которого князь черпал личный состав своей администрации, поручая отдельным боярам посадничества по породам с правом собирать часть доходов в свою пользу, рано приобрело значение земского класса, став классом землевладельческим.

Наличность кормлений в русских княжествах можно, по-видимому, установить для XIII в. упоминанием древнейших грамот о боярских данях и специально для Галицкого княжества свидетельством летописи о том, как князья раздают боярам города и села, «дают» им «волости», причем стоит отметить слова Даниила Романовича: «Черниговских бояр не велел ти, Доброславе, приимати, но дати волости галичским», — слова, которые так естественно сопоставить с позднейшей тенденцией привилеев местные должности-держания давать лишь местным уроженцам, подобно тому как и в Новгороде князья обязывались держать волости мужами новгородскими.

В борьбе Даниила со своевольным галицким боярством отмечу и другую черту: протест князя против раздачи волостей «без повеления княжа» {67} 67 ПСРЛ, т. II, изд. 2-е, стр. 789. . Трудно больше сказать. Иные найдут, что и то сказано больше, чем уполномочивают скудные намеки источников.

Тем не менее решаюсь продолжать так: замкнувшись по мере развития удельных дроблений древнего Киевского государства в местные земские мирки, боярство земель русских держит в руках своих местное управление, сохраняя его организацию и в пору бескняжия, а при наличности местного князя оно его окружает как неизбежный и необходимый орган его управления, составляя вокруг него тем более влиятельную и сплоченную думу, чем эфемернее и неустойчивее делается положение княжеской власти во главе крупных территорий-земель.

И, подобно тому как мы видим великого князя литовского окруженным радой, так местные князья выступают в документах, окруженные своим боярством. При заключении Кревской унии Дмитрий Корибут, князь Новгород-северский, дает грамоту Ягайле на верность королю и короне Польской, а бояре северские дают через два года (1388 г.) поручную грамоту за него. Тут видим несколько князей, двух воевод и других бояр. Они утверждают, что князь Корибут обещал Ягайле верность по их «доброй раде», и обещают ту же верность за князя и за себя, притом они подобно литовским панам городельского и раньше виленского актов говорят и от имени «молчавших земян», а сами себя именуют «всем поспольством боярами», их добрая рада есть «наше всего поспольства бояр примовление» {68} 68 «Codex epist. Vitoldi» («Monumenta medii aevi historica, res gestas Poloniae illustrantia», т. VI, Краков 1882), № 29; «Archivum Sanguszkow» 1.1, Lwow 1887, № 9. .

Полагаю, что текст этот весьма многозначителен и бросает надлежащий свет на значение слов «tota universitas», о которой говорит виленский акт (1401 г.). Бояре берут на себя обязательство за грады и земли и за «молчавших земян». Значит ли это, что «грады, земли и земяне» в какой-либо форме высказали свое мнение? Отнюдь нет.

Уже в XIII в. боярство южной Руси говорит и действует именем «всей земли». Так и тут. Северские бояре воплощают в себе все земское поспольство. Они — местная владетельная сила, состоящая из местных служилых князей, воевод, перед нами «представители местной аристократии и администрации» (Довнар-Запольский), но не как два, а как единый социально политический элемент жизни земли — боярство. Его родовой строй выступает в данной грамоте совсем так же, как родовой строй литовского панства в виленском акте: одни записаны с сыновьями, другие «с братом», «со всей братьей». Это — XIV век.

Так, замечает Довнар-Запольский, уже в период сложения государства наблюдаем среди боярства «признаки особой сословной организации» и стремление его «занять преобладающую роль». И далее: «боярство, очевидно, составляет тесно сплоченный класс, объединяемый общностью интересов, близостью к власти и участием в ней», основанном на старой традиции {69} 69 M. В. Довнар-Запольский, Государственное хозяйство великого княжества Литовского, стр. 62 и 64. .