Николай Шпанов - Первый Удар (Повесть о будущей войне)

- Ничего, получается, - усмехнулся Гроза, потрогав орден. - Ты скажи, разве я не имею права жить уже потому, что защищаю самое необыкновенное, самое удивительное, самое прекрасное, что когда-либо знала история - СССР. Мне хочется жить, уже от одной гордости можно пожелать бессмертия, а ты - умереть! Подумай о своем народе, какого сына родила твоя земля - Кавказ! Разве сыны этой страны не имеют права на лучшую, самую прекрасную жизнь на земле, а?

Сафар хотел сказать свое, - горячее, из нутра, не нашел слов и, поспешно собрав тетрадки, ушел.

У него не хватило слов, не хватило умения ясно и логично изложить свои мысли. Они с Грозой едва не поссорились, хотя с разных концов подходили к одному и тому же: жизнь - лучшее, что у них есть, но и тот и другой, не колеблясь ни секунды, отдадут ее по первому зову родины.

Гроза тоже собрался было уходить, когда под окошком послышались тяжелые шаги.

Вернулся Сафар.

- Сандро, ты Канделаки знаешь? Косых знал Канделаки, но хотелось спать, и, чтобы отделаться, он ответил:

- Нет.

- Жалко, Сандро. Канделаки - замечательный парень! Он тоже бывший амбал. Бакинец, понимаешь?

- Ты за этим и вернулся? Я спать хочу, Сафар.

- Какой ты сонливый, Сашо... А Канделаки мне, знаешь, что сказал?

- Иди спать, Сафар.

- Канделаки говорил: делай рекорд, Гиго. Рекорды нам нужны. Рекорды значит люди рекордные, а рекордные люди, сам понимаешь, необходимы. Страна замечательная, рекорды должны быть тоже замечательные...

- И люди, ставящие рекорды, тоже должны быть замечательные? Например, летчик Сафар... Сафар покачал головой.

- Эх, Сандро, Сандро, я от всей души, а ты...

Он распрямил свои широкие плечи:

- Значит, ты думаешь - я не могу быть рекордным человеком?

- Смотря по какой части, Сафар. Если по гирям, то, вероятно, можешь.

И сейчас же пожалел о сказанном. Сафар не понимал таких шуток. Лицо гиганта сделалось мрачным. Так он сердился: лицо каменное, а кулаки сжимаются, тяжелые, как кувалды.

- Тебе нужно учиться, Сафар, - примирительно сказал Косых.

Сафар молча отвернулся. Дружба не позволяла ему сказать Косых то, что хотелось.

- Я хочу сказать: учиться понимать шутки, Сафар.

- Не хочу понимать шутки, когда разговор серьезный. Я хочу, чтобы все рекорды были наши. Скорость наша - Канделаки, высота наша - Гроза, а я хочу дальность брать!

- Бери дальность, Сафар, это хорошо.

- Ты серьезно?

- Очень серьезно.

- Для этого учиться много надо. Ты меня понимаешь?

- Учись, Сафар.

Сафар улыбнулся просто и ясно.

- Это будет хорошо?

- Здорово будет, Сафар. Бери дальность и... и иди спать.

Но Сафар решительно уселся на подоконник:

- А! Не говори: спать. Я сегодня такой особенный.

- А я до того обыкновенный, что сейчас вот у тебя на глазах усну.

- Можешь для хорошего товарища немножечко потерпеть. Я тебе расскажу одну историю...

Стало совсем темно. Косых не слышал, что рассказывал Сафар, - задремал под его говор. Вдруг сквозь дрему почувствовал, что в лицо ударил луч яркого света. Косых вздрогнул: прямо на него глядели уставившиеся в окно автомобильные фары.

Раздался грудной девичий голос:

- Дома?

Олеся вошла с отцом - комдивом Богульным.

Косых и Богульный давно знали друг друга, еще с гражданской войны. Олеся Богульная родилась в сибирской тайге, на заснеженном хуторе.

Сложение у девушки было отцовское: этакий маленький коваль в юбке коренастая, крепко сшитая, с широкими плечами. А лицо точеное, с нежным румянцем.

Она крикнула с порога:

- Дядя сибиряк, тату по вас соскучился. Богульный засмеялся:

- Душой кривишь, Оленок. Не верь ей, сибиряк: я, конечно, очень рад тебя видеть, но затащила меня сюда она. Умри, а поезжай к сибиряку, когда добрые люди спать ложатся.

Через несколько минут Олеся выглянула в окошко:

- Тату, ты ничего не имеешь: мы на твоей машине проедем в город?

- А я домой пешком?

- Я через час за тобой заеду. Богульный махнул рукой. Олеся скрылась. С нею исчезли Сафар и Гроза.

Богульный сидел хмурый.

- Ты чем недоволен? - спросил Косых.

- За яким бисом ее ко мне принесло? - дернул плечом Богульный.

- Говори ясней, Тарас. Не мастер я загадки разгадывать.

- Ко мне в десант перевелась: врачом головного отряда. Ты знаешь. У меня их тысячи - хлопцев моих. Все как дети мне. За всех болею, но... тут не выдерживаю. Знаю: и парашюты надежные, и прыгать научились, и все такое, а вот... не могу привыкнуть. Как она на крыло выйдет, так у меня вот тут... нехорошо.

- Старость, Тарас.

Богульный, смеясь, провел ладонью по седеющей щетине головы.

- Ну, нет, брат, врешь. Тут, видно, другое. Уж не нервы ли?

- И у тебя завелись?

- Бис их знает... до сей поры не было, но, может быть, это самое и есть нервы? С одной стороны, я, конечно, рад, дивчина на глазах. А с другой, ведь не все же ученья да тренировки, дойдет и до дела. Передовой отряд! Извольте со всеми своими санитарными пожитками на зонтиках.

- А сама она как на это смотрит?

- Горит.

- Значит, хорошо.

- Мне, знаешь, даже неловко. Раньше у нас с передовым отрядом лекпом да два санитара прыгали, а она бузила-бузила - в округ писала, добилась того, что под санчасть целый самолет отвели. Там у нее теперь все, что надо. Даже собаки санитарные с медикаментами - и те прыгают.

- И ничего?

- Собаки-то? Ничего. Да вот другие отряды недовольны: у них врачи тоже прыгать желают, тоже собак им давай, тоже целый самолет отводи. А командиры бунтуют: нам машины под бойцов нужны. Без врачей, мол, проживем!

- Может быть, и правы, а?

Богульный решительно стукнул ребром ладони по столу:

- Нет, не правы. Они психологии не учитывают. Дивчина права: боец должен знать, что о нем есть кому позаботиться в любых условиях.

Он оживился. Тема была ему слишком близка: он первый сформировал когда-то десантный парашютный отряд. Это было его родное, кровное дело.

Богульный задумчиво посмотрел в темное окно.

- Передо мною всегда стоит один и тот же вопрос, везде и всегда одна мысль: когда ударят? Ты же понимаешь, не то страшно, что ударят, - отобьем, а то, что на нервах играют.

- И все же лучше подождать, чем...

- Эх, милый, я-то разве не понимаю? Это же кровь, кровь народа, наша кровь. Жизни, много жизней с обеих сторон. Разве я не знаю?

- Война будет страшной. Огонь, сталь, химия, электричество...

На дороге послышалась сирена. Олеся крикнула из машины:

- Наговорились? Богульный прищурился:

- Мы-то наговорились...

- И мы тоже. Домой едем?

- Я вот смотрю: кто тебя, такую прыгунью зонтичную, замуж возьмет? Олеся тряхнула головой:

- Берут - и даже одобряют.

- Замуж выйдешь, не до зонтиков будет. Будущий муженек-то, наверное...

- Будущий говорит, что если я хочу по-настоящему в десанте работать, то без затяжных не обойтись. Точности без этого не будет.