Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 2)

- Полетим хотя бы через ад.

- Мне такой путь не очень нравится, - усмехнулся Гарро. - Я предпочел бы отправить вас кружным путем.

- Не имеет значения, не имеет значения, - твердил Кропачек, рассматривая документ. - Ярош! Как быть с бензином?

- Бензин есть, - сказал Ярош, - сейчас заправим.

Он поспешно вышел, чтобы не оставить директору времени для вопросов. Пришлось бы признаться, что бензин он решил перекачать из собственной машины, которая должна была перевести самого Яроша в Прагу. Пришлось бы сказать, что ему вообще не нужно лететь в Прагу, так как он остается здесь, записавшись добровольцем в армию, которой предстояло защищать родные горы. Он остается вместе с товарищами, которые стали ему ближе всей родни, ближе дяди Яна и даже... да, даже ближе и дороже Марты. Это были Гарро, Даррак и Цихауэр, уже оформившие переход в чехословацкое подданство ради того, чтобы иметь право сегодня же вечером явиться на армейский сборный пункт.

Выйдя из сторожки, Ярош по привычке оглядел серый горизонт и в сомнении покачал головой: погода не внушала доверия. Тем не менее самолеты садились и взлетали. Ярош направился к своей машине. Через полчаса бензин был перекачан, и Гарро повез к самолету на своей "татре" Кропачека с грудою чемоданов. От возбуждения лицо директора раскраснелось, усы растрепались. Сопя и смешно семеня короткими ногами, он помогал грузить багаж. Ярош вместе с пилотом в последний раз осматривал машину.

- Можете прогревать моторы! - крикнул Крсшачек летчику в крайнем возбуждении.

- А пани Кропачек? - удивился пилот.

Кропачек сделал решительное лицо:

- Я ей сказал: один час.

- Не хотите же вы сказать... - в нерешительности начал было Ярош, но директор перебил его:

- Именно это я и хочу сказать! Да, да, не смотри на меня, как на сумасшедшего.

Кропачек пытался закурить сигару, по руки его так дрожали, что он только раскрошил ее и раздраженно бросил. Тут раздался испуганный возглас пилота:

- Кто-то выкачал масло из моего бака!

Ярош побежал к зданию склада. Вернувшись, он, не обращая внимания на протянутый Кропачеком бумажник, обратился к Гарро:

- Кладовщик предлагает масло в обмен на вашу "татру".

Кропачек возмущенно закудахтал, но Гарро вскочил в автомобиль и умчался с Ярошем. Они вернулись с маслом в запломбированных бидонах. За рулем "татры" сидел немец с налитой кровью физиономией, - такою же красной, как шарф вокруг его шеи. Как только бидоны были вынуты, он, не сказав ни слова, угнал автомобиль. Гарро добродушно расхохотался:

- Даже не извинился в том, что ограбил нас.

- Вы так и не сказали мне, сколько стоит ваша "татра"? - обеспокоенно проговорил директор, все еще держа в руках бумажник.

Гарро беспечно отмахнулся:

- Рассчитаемся, когда я приеду в Париж.

Ярош давно уже не следил с таким трепетом за стрелками приборов, как в те минуты, когда пилот грел моторы. Привычные прикосновения к рычагам управления казались Ярошу полными нового смысла: быть может, он касается их последний раз в жизни... И кроме того... кроме того, в душе его еще не угасла надежда на то, что пани Августа вернется с Мартой. Марта улетит с родителями прочь от всего, что может ждать ее тут, прочь от ненавистного Пауля. Марта придет!.. Она не сможет не прийти!

На аэродроме послышались шум и крики. Толпа беженцев заволновалась. В ней замелькали каски полицейских. Из уст в уста передавалась невероятная весть: власти очищают аэродром от чехов. Таково требование англо-французской комиссии. Сюда будут садиться только ее самолеты. Отправлять отсюда будут только иностранцев.

Беженцы яростно сопротивлялись полицейским, выкидывавшим их чемоданы за забор. Женщины пускали в ход зонтики, мужчины - палки и кулаки. Людей было слишком много, чтобы полиция могла что-нибудь сделать. В распахнувшиеся ворота въехали грузовики с войсками. Но когда солдаты узнали, зачем их привезли, они принялись со свистом и бранью ударами прикладов выгонять полицейских с аэродрома. Беженцы в восторге приветствовали солдат. Ярош понял, что нужно спешить.

- В вашем распоряжении считанные минуты, - сказал он Кропачеку. - Что делать с пани Августой?

Кропачек, еще несколько минут тому назад уверявший, что не станет ждать ни одной секунды сверх назначенного часа, теперь совершенно растерялся. Его пугали не опасности, которым мог бы подвергнуться он сам, оставшись здесь. Нет, страшно было подумать, что могут остаться неулаженными все дела, связанные с переходом завода к немцам, нарушиться его связи с французскими деловыми кругами. Он растерянно смотрел то на Яроша, то на Гарро и, бессмысленно суетясь, бегал вокруг самолета.

Внезапно он преобразился. Растерянность как рукой сняло. Он широко расставил коротенькие ножки, заложил руки за спину и с видом победителя уставился в поле.

- Один час и ни секундой больше! - торжествующе воскликнул он к общему удивлению. - Прошу готовиться к старту.

Но стоило Ярошу посмотреть в направлении его взгляда, как он понял все: по грязи поспешно шагала Августа. Тут и Ярош едва не вскрикнул от радости: за матерью следом шла Марта... Значит, Марта летела с родителями!

Когда женщины подошли к самолету, винты уже медленно вращались под мелодичное позванивание моторов. Избегая устремленного на него взгляда дочери, Кропачек сам приставил к борту стремянку и протянул руку, намереваясь помочь жене войти. Но Августа решительно повернула его лицом к Марте.

Отец и дочь стояли друг против друга, опустив головы.

- Ну же, Марта, - сказала Августа.

- Пауль сказал, что... - начала было Марта.

Но отец не дал ей говорить:

- Пауль сказал?! - Он едва не задохнулся от гнева. - Пауль сказал! Передай, что он может убираться ко всем чертям. Я даже не хочу знать, что он сказал. - Он в отчаянии схватился за голову. Шляпа покатилась в грязь. Махнул рукой жене: - Садись! - Видя, что она колеблется, гневно повторил: Садись же! - И обернувшись к пилоту: - Старт!.. Прошу старт!

Он схватил за руку Августу и потянул ее к стремянке, но она вырвалась и, рыдая, прильнула к Марте.

- Ты должна лететь... ты должна лететь... - бормотала она, захлебываясь слезами.

Марта стояла неподвижно, устремив пустой взгляд в пространство - мимо отца, мимо самолета, мимо стоявшего около него Яроша. А Ярош едва сдерживал желание схватить ее и бросить в отворенную дверцу. Он никогда не представлял себе, что человек может являть собою такое яркое олицетворение душевного опустошения, каким была стоявшая перед ним Марта.

Наконец она нерешительно потянулась к отцу.

- Прости меня...

И заплакала.

Ярош привык видеть Марту сильной, уверенной в себе, иногда даже немного высокомерной. Ему было невыносимо смотреть, как она стоит с протянутой, словно нищенка, рукой и слезы текут по ее ввалившимся, побледневшим щекам. И он с удивлением подумал: как это может Кропачек стоять и смотреть на нее и не протянуть ей руки?