Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

В двуместную карету — пять лошадей; в ней седоков два или три человека, назади два; поклажи, кроме самой легкой, отнюдь ничего не класть.

В двуместную половинчатую дорожную коляску — четыре лошади; в ней седоков два человека; назади один или двое; поклажи класть не более десяти пуд.

В кибитке ямской — две лошади; седоков один человек, поклажи не более четырех пуд. Если седоков будет двое, то прибавить еще лошадь» (165, 365).

На почтовых станциях царили обычаи азиатских базаров. Ямщики искали выгодных пассажиров, шумно препирались между собой относительно очередности поездок и количества выставленных лошадей. Вот как это выглядело на почтовой станции в Новгороде. «Ямщики лежали повалкою у почты, зевали, потягивались и с четверть часа шумели, бросали жребья» (181, 14).

Сходную картину рисует в записной книжке ехавший из Москвы в Петербург летом 1839 года Эуген Хесс.

«Когда приезжаешь на почтовую станцию, перед ней всегда собираются двадцать—тридцать крестьян (ямщиков. — Н. Б.). Сначала они долго спорят и разыгрывают, кому ехать, в конце концов, запрягут шесть лошадей, после чего, под всеобщий крик и хлопанье в ладоши, мчишься галопом дальше. Но часто, особенно если дорога сразу же вдет в гору, экипаж застревает уже в деревне. Тогда весь персонал почтовой станции и все, собравшиеся перед ней, вооруженные кнутами и дубинами, бегут радом с лошадьми и подгоняют их истошными воплями, изо всех сил размахивая руками.

Впрочем, пока мы едем очень хорошо, так как в нашей подорожной (это паспорт для путешествия) мы обозначены как императорские курьеры, а кроме того, у генерала Киля есть еще свои собственные средства и ухватки, чтобы улаживать все затруднения» (203, 102).

Русский путешественник, ехавший в том же 1839 году из Петербурга в Москву, в своих записках раскрывает истинные причины и скрытые механизмы шумных споров ямщиков на почтовых станциях.

«Отсюда 6 верст до станции Ижоры. Она — при реке Ижоре (Ингре), впадающей в Неву при селе Усть-Ижоре, находящемся на Шлиссельбургской дороге. Только что вы въезжаете в деревню, ямщики, сидевшие на завалинке, уже столпились у станционного двора. Из того, как посвистывает, помахивает, охорашивается ямщик ваш, летя вдоль по слободке в виду красных девушек, они наперед заключают: на сколько лошадей у вас подорожная, прибавляете ли вы полпрогона, или целый прогон за лишнюю лошадь, которой, однако ж, не будет, тяжела ли ваша повозка, велика ли поклажа, одним словом, сручна ли работа.

Приехали — а у них заводится жаркий спор о том, кому везти; разногласие оканчивается всегда жеребьем: все хватаются руками за постромку так, чтобы кулак шел плотно возле кулака до самого конца ее. Потом четверо: двое тех, которые держали за верхней конец постромки, и двое с нижнего конца хватаются за нее таким же порядком. Наконец из сих последних — двое крайних кладут в шляпу по грошу и чей грош вынется, тому и ехать, а прочие участники в жеребью берут с него срыв, т. е. двугривенник, который тут же жертвуется Бахусу. Эта сцена точь-в-точь будет повторяться на каждой станции, хотя везде существует очередь кому должно ехать. Да в чем же у них спор? В том, что никому не хочется трудной работы взять, а легкой уступить. Пружиной всего этого — богатые ямщики, у которых бедные, поневоле, в руках: иначе тот, у кого нет залишних лошадей, особенно в рабочую пору, должен был бы отправить свою очередь или всю наймом, или принанять к своим лошадям недостающее число; в первом случае он, несмотря на то, что имеет дело с земляками, заплатил бы им двойные либо тройные прогоны за каждую лошадь, а в последнем ему пришлось бы отпустить своих лошадей с посторонним ямщиком, который, конечно, не станет беречь чужого. Вот почему для бедных выгоднее жребий, в который идут только те, кому сподручно» (164, 48).

Ямщик — обязательный персонаж русской литературы первой половины XIX века. Однако роль, которая ему отводится, не слишком оригинальна. Как правило, это плутоватый и алчный мужик, требующий со всякого проезжающего кроме обычной платы денег «на водку».

«Погруженный в размышлениях, — говорит Радищев, — не приметил я, что кибитка моя давно уже без лошадей стояла. Привезший меня извозчик извлек меня из задумчивости. — Барин-батюшка, на водку! — Сбор сей хотя не законный, но охотно всякий платит, дабы не ехать по указу — Двадцать копеек послужили мне в пользу» (154, 43).

Спустя лет сорок после Радищева такую же картину рисует другой путешественник из Петербурга в Москву английский офицер Джеймс Александер. «Когда мы останавливались, кучер и форейтор снимали картузы и просили на водку даже дети произносят это слово; правда, в последнее время становится общепринятым просить на чай» (6, 95).

В обращении путника с ямщиком существовали свои неписаные традиции. О них с юмором вспоминает Пушкин в «Истории села Горюхина».

«День был осенний и пасмурный. Прибыв на станцию, с которой должно было мне своротить на Горюхино, нанял я вольных и поехал проселочною дорогой. Хотя я нрава от природы тихого, но нетерпение вновь увидеть места, где провел я лучшие свои годы, так сильно овладело мной, что я поминутно погонял моего ямщика, то обещая ему на водку, то угрожая побоями, и как удобнее было мне толкать его в спину, нежели вынимать и развязывать кошелек, то, признаюсь, раза три и ударил его, что отроду со мною не случалось, ибо сословие ямщиков, сам не знаю почему для меня в особенности любезно. Ямщик погонял свою тройку но мне казалось, что он, по обыкновению ямскому, уговаривая лошадей и размахивая кнутом, все-таки затягивал гужи. Наконец завидел Горюхинскую рощу; и через десять минут въехал на барский двор» (153, 994).

О том же вспоминал и Теофиль Готье, ехавший по России вместе с попутчиком, долго жившим в России французом. Советы бывалого путешественника были просты и полезны новичку.

«И так как вы поспали, теперь ваша очередь бодрствовать. Я прикрою глаза на несколько минут. Не забудьте, чтобы скорость не снижалась, время от времени стучите кулаком по спине возницы, который ваши удары передаст поводьями спинам лошадей. Громко и сердито зовите его “дурак”. Это никоим образом не может повредить.

Я добросовестно справлялся с предложенной мне задачей. Но скажу сразу, чтобы омыть себя в глазах филантропов, упрекающих меня в варварстве: мужик был одет в толстенный тулуп из бараньей шкуры, а мех этот амортизирует любой внешний удар. Моя рука как будто встречалась с периной» (41, 332).

Впрочем, ямщик может проявлять и более симпатичные черты: удаль, глубокомыслие, мужество, великодушие. И сверх всего этого ямщик любит петь какие-то свои, протяжные, как волчий вой, и бесконечные, как степь, песни.