Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Независимо от этого общего преобразования порядка содержания станций на счет земских сборов, учреждены для улучшения почтовой гоньбы по некоторым трактам вольные почты. Они приносят пользу тем, что освобождают совершенно земство от платежа за содержание лошадей в местах, где они устроены.

Для удобнейшего и благовиднейшего помещения почтовых мест и других заведений, входящих в состав почтового ведомства, приобретено покупкою с 1825 года в столицах и других городах 20 домов; построено 15.

Всех почтовых мест состояло в 1825 году в Империи 603. Ныне 738» (110, 461—466).

В ряду мероприятий Николая по благоустройству Российской империи стояло и сооружение на главных дорогах единообразных по внешнему виду и удобных для путников почтовых станций. Некоторые из них сохранились до наших дней вдоль шоссе Петербург — Киев на участке от Острова до Невеля. Их характерный облик — стрельчатые готические окна, высокое крыльцо и дверь посреди главного фасада, две большие комнаты по сторонам от сеней, широкий двор с колодцем и навесом для лошадей и экипажей — напоминает о тех временах, когда от быстрого бега почтовых у путника захватывало дух.

Иначе выглядит почтовая станция в Выре, превращенная в Музей станционного смотрителя. Большие ворота, украшенные гербом, открывают въезд на широкий двор, по сторонам которого — два каменных флигеля собственно станции, а по остальному периметру — деревянные сараи для лошадей и экипажей, кузница, шорная и другие службы.

Внешний вид станций зависел от архитектурной моды и со временем менялся. Иные выглядели простой избой, иные — путевым дворцом. Многое зависело и от материальных возможностей устроителя станции.

В одной из таких станций останавливался на пути из Петербурга в Москву маркиз де Кюстин.

«Дом, в котором я пишу, отличается элегантностью, представляющей собою разительный контраст со скудостью окружающей природы. Это в одно и то же время и почтовая станция, и гостиница, похожая на дачу богатого частного лица. Потолок и стены расписаны в итальянском стиле, нижний этаж состоит из нескольких просторных зал и напоминает провинциальный французский ресторан. Мебель обита кожей, стулья с соломенными сиденьями имеют опрятный вид. Везде расставлены большие диваны, могущие заменить кровати, но я по горькому опыту (нашествия клопов в петербургской гостинице. — Н. Б.) знаю, как опасно ими пользоваться, и даже не рискую на них садиться. Почтовые станции такого рода, хотя и менее изысканные, устроены на протяжении всего пути из Петербурга в Москву и содержатся за счет правительства» (92, 243).

Впрочем, почтовые станции на пути из Ярославля в Нижний Новгород уже не вызвали у Кюстина никаких комплиментов. Его раздражает русская неопрятность в мелочах. «Простыни, которые мне дают на станциях, всегда имеют подержанный вид. Не знаю, кому предоставлена привилегия воспользоваться ими в первый раз…» (92, 243).

Но более всего его гнетет общая картина казенного единообразия.

«Из окна моей конуры я мог любоваться, в неверном свете русской ночи, неизбежным римским портиком с деревянным выбеленным фронтоном и оштукатуренными колоннами. Все почтовые станции построены здесь в этом стиле, ставшем, положительно, моим кошмаром. Классическая колонна — клеймо, отличающее в России все общественные здания» (92, 243).

Единообразие внешнего вида почтовых станций отмечал и ехавший по дороге Петербург — Вильно в 1859 году Теофиль Готье.

«Мы прибыли к почтовой станции, которую сразу узнаешь по белому фасаду и портику с колоннами. Все почтовые станции одинаковы и построены от одного края империи до другого по одному и тому же установленному образцу Нас с нашими вещами переселили в другую телегу, которая тут же и отправилась в путь» (41, 331).

Старания императора Николая привести в надлежащий вид российские почтовые станции приносили свои плоды. На главных трактах строились новые станции, содержание которых нередко поручалось иностранцам. Одновременно с Кюстином, летом 1839 года, из Петербурга во Псков ехал юный немецкий художник Эуген Хесс. В своих путевых записках он отметил: «Во второй половине дня, вопреки всем ожиданиям, мы прекрасно пообедали на большой и красивой почтовой станции, где смотрителем был швейцарец» (203, 33).

Несколько недель спустя он возвращался в Петербург по Московскому шоссе и с удовольствием отдыхал в почтовой станции на Валдае, точнее — в селе Зимогорье, расположенном на возвышенности на западной окраине города Валдая.

«В шесть часов утра мы проснулись в большом и симпатичном местечке Валдай. Почтовая станция здесь чрезвычайно опрятная и красивая, а из ее окон мы могли видеть большое, очень живописное озеро с лесистыми берегами и островами» (203, 113).

Сарказмы по поводу состояния русских дорог и почтовых станций отражали общий критический настрой сочинения Кюстина и его предшественников, путешествовавших по России. Однако всякая предвзятость вызывает протест у ревнителей объективности. Лет за десять до Кюстина английский офицер Джеймс Александер по дороге от Петербурга до Новгорода рассуждал более оптимистически.

«В отличие от некоторых путешественников, которые не видят в России ничего положительного и находят удовольствие в том, чтобы жаловаться на отсутствие удобств (тогда им бы лучше сидеть дома, а не ездить за границу и глядеть вокруг через очки предубеждения), отмечу, что на каждой станции мы утоляли голод в трактирах не только вкусными, но и хорошо подаваемыми блюдами» (6, 95).

Впрочем, даже такой адепт беспристрастия, как Александер, не может обойти молчанием довольно неприглядные и непривычные для иностранца картины, открывавшиеся на почтовой станции.

«В трактирах и на почтовых станциях можно видеть спящих слуг и ямщиков. Они лежат в овчинных шубах прямо на ступеньках либо на полу в коридоре, рядом со свиньями. На спящих, как на насестах, сидят куры. Я никогда не встречал людей, столь безразличных к тому, где им придется спать, как русские мужики. Да и люди высших сословий не особенно привередливы: если вечером они попадают на постоялый двор, то укладываются прямо на лавки, и слуги укрывают своих господ одеждой.

Каким разительным контрастом будет сравнение русских слуг с английскими, тяга последних к роскоши достигла такой степени, что они не успокоятся до тех пор, пока не получат пуховую постель!» (6, 97).

Не только иностранцы, но и сами русские высказывались о своих путевых обстоятельствах откровенно и резко. Убожество русских почтовых станций и их порядки особенно бросались в глаза путникам, возвращавшимся в Россию из-за границы. «Придирки, прижимки, холод, голод, дороговизна неприятным образом напомнили нам, что мы в отечестве, дорогом, милом, но угнетенном отечестве, — писал Иван Аксаков в письме своему другу М. Ф. Раевскому от 9 января I860 года. — Сестру Веру ухабы до такой степени расколотили и расстроили, что мы вынуждены были отдыхать по ночам на сквернейших станциях» (4, 216).