Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Путешествия с их неожиданными встречами, откровениями случайных попутчиков, идеальными условиями для наблюдения над привычками и поведением человека всегда были живой водой для писателей.

Вот что говорил об этом Флобер в письмах матери из своего путешествия по Востоку в 1850—1851 годах.

«…Только что я упомянул о наблюдении нравов. Никогда не предполагал, как богато представлена эта сторона в путешествиях. Сталкиваешься с таким множеством различных людей, что в конце концов начинаешь немного понимать мир (благодаря тому, что по нему ездишь). На земле полным-полно замечательных физиономий. Путешествие таит огромные и нетронутые россыпи комического. Не пойму, почему никто до сих пор не высказал этой мысли, которая кажется мне вполне естественной. И потом, как быстро люди распахиваются, какие странные делают признания!» (199, 139).

«Не находишь ли ты, дорогая моя старушка, что я в путешествии стал чертовски тонким моралистом? Да, за эти полтора года я изрядно пообщался с человечеством. Путешествие усиливает презрение, которое питаешь к людям. Начиная с сынка, что просит у тебя яду, желая прикончить своего папочку, кончая матерью, продающей тебе свою дочь, сколько всего тут насмотришься. Я никогда не подозревал об этой стороне путешествий. Снимаешься с места, чтобы посмотреть развалины и деревья, но между развалинами и деревом натыкаешься на нечто совсем иное; и от всего этого, от сочетания пейзажей и мерзостей в тебе рождается тихая и равнодушная жалость, мечтательное спокойствие — ты обводишь взглядом всё, ни на чем не останавливаясь, ибо тебе всё безразлично и ты чувствуешь, что животные милы тебе не меньше, чем люди, и морская галька не меньше, чем городские дома. Заполненная закатами солнца, шумом волн и листвы, ароматами, лесами и стадами, воспоминаниями о человеческих лицах со всеми мыслимыми выражениями и гримасами, душа, сосредоточась в себе и переваривая поглощенное, безмолвно улыбается, как одурманенная опиумом баядера.

Когда видишь такое множество людей, столь же чуждых тебе, как купа фисташковых деревьев у дороги, изрядно усиливается и эгоизм. Думаешь только о себе, интересуешься только собою и готов принести в жертву целый полк, чтобы избежать насморка. Восточная пословица гласит: “Остерегайся хаджи (паломника)”. Хорошая пословица. Будешь долго хаджи, станешь негодяем, — так, по крайней мере, я думаю» (199, 144).

И еще одно примечательное суждение, из письма Луизе Коле, 27 марта 1853 года. «…Путешествуя, учишься скромности, понимаешь, как мало места ты занимаешь в мире» (199, 254).

Ныне познавательные путешествия почти забыты. Нет, движение людей по планете отнюдь не прекратилось. Миллионы туристов, заложники рекламных плакатов, устремляются из одной части света в другую. Им просто не сидится дома. К тому же в приличном обществе нужно уметь поддержать разговор о джунглях и пирамидах. Но эти люди — не путешественники, а сырье для турагентств. Их легко узнать по склонности к объединению и передвижению по строго определенным маршрутам.

Но и настоящему путешественнику, вольному искателю подлинного и оригинального, всё труднее находить свой жемчуг в море подделок. Оригинальность становится почти такой же редкостью, как совпадение Пасхи с Благовещением. Цивилизация сделала мир однообразным. Везде предлагают Макдоналдс и кока-колу, смотрят американские фильмы и водят японские автомобили. Везде жуют жевательную резинку, считают доллары и ругают правительство.

Внешнего разнообразия осталось мало. И почти всё, что осталось, — мумии прошлого. Костюмы, традиции, манеры, религии — всё театральное. За кулисами актеры говорят и думают одинаково.

Поезда заставили нас считать расстояние не «полосатыми верстами», а грохочущими перегонами. Самолеты вообще упразднили расстояние как реальность. Закупоренные в их салоне, как Иона во чреве кита, мы не вполне понимаем, что происходит с нами между взлетом и посадкой.

И все же, все же…

Автомобиль дал нам последний шанс пробудить в себе путешественника. Главное — не ставить никаких рекордов и не гнаться за собственной тенью. Помните, что автомобиль — не цель, а средство. Останавливайтесь, где вздумается, и внимательно глядите вокруг. Пробуйте жизнь, так сказать, «на вкус». Возможно, он покажется вам пресным. Тогда полистайте какой-нибудь не слишком толстый путеводитель. Немного истории придает вкусу жизни особую изысканность.

Фотоаппарат — великое изобретение человечества. Но не щелкайте камерой возле каждой развалины. Зачем? Ведь фотография, в сущности, — всего лишь имитация жизни. Не знаю, как вас, а меня лично и так уже тошнит от вездесущей имитации.

Может быть, лучше просто потрогать вещи руками. Прикосновение — это, знаете ли, целый мир ощущений: тепло дерева, твердость камня, холод железа, мягкость травы…

Со школьной скамьи отпечаталась в памяти пушкинская «Зимняя дорога»:

С легкой руки Пушкина эти «версты полосаты» стали неотъемлемой частью образа старой России, с ее почтовыми трактами и станционными смотрителями, заставами и шлагбаумами, слепящей метелью и несущейся по бескрайней равнине птицей-тройкой.

Однако все на свете имеет свою историю. Есть она и у верстовых столбов, а также у их ближайших «родственников» — рассаженных вдоль дороги деревьев. Вот что рассказывает об этом голландский художник Корнелий де Бруин, путешествовавший по России в начале XVIII века.

«От Москвы до Воронежа на каждой версте стоит верстовой столб, на котором по-русски и по-немецки выставлен 1701 год, время постановки этих столбов. Между всеми этими столбами, довольно высокими и окрашенными красной краской, понасажено по девятнадцать и по двадцать молодых деревьев по обеим сторонам дороги; иногда деревца эти понасажены по три и по четыре вместе, переплетены ветвями, вроде туров для защиты их и для того, чтобы они крепче держались в земле и не выходили из оной. Таких верстовых столбов счетом 552: они занимают пространство почти на 121 милю, считая по 5 верст в миле, и указывают расстояние от Москвы до Воронежа и других окрест лежащих мест. Полагаю, что число молодых деревьев, рассаженных между верстами, никак не меньше, если не больше, двухсот тысяч. Сказанные версты и деревья тем более полезны, что без них зимой трудно было бы найти дорогу, покрытую снегом, и притом в России и ночью ездят так же, как и днем» (155, 491).