Михаил Кубеев - Тайны Берлина

О крупнейшем медицинском научном и лечебном центре в Берлине, расположенном в отдаленном районе Бух, заведении, в определенное время достаточно закрытом, а кое в чем и секретном, впервые рассказал русский писатель Даниил Гранин. В своем документальном произведении «Зубр», вызвавшем колоссальный интерес в нашей стране и за рубежом, он приоткрыл лишь некоторые завесы над тайнами жизни и деятельности обитателей этого центра. Собственно, Гранин рассказывал не о клинике, не о немецких медиках, а об одном, совершенно не известном нам человеке, о русском исследователе, генетике с мировым именем Николае Владимировиче Тимофееве-Ресовском, почетная доска с именем которого прикреплена сегодня к одному из научных учреждений центра в Бухе. Рядом есть еще одна доска. На ней имя его ученика Макса Людвига Дельбрюка. Лауреата Нобелевской премии. Этот физик-теоретик под влиянием Тимофеева-Ресовского полностью переключился на исследование генетических механизмов и удостоился высочайших наград, в Бухе появился целый научный институт имени Макса Дельбрюка. А его учитель? В Германии он хоть и оставался советским, тем не менее получал немецкие награды, звания, а на своей родине оставался в полном забвении.

Русский биолог не хотел терять гражданства СССР. Он не хотел также принимать и гражданства Германии и в таком двойственном состоянии проработал в берлинском медицинском научном учреждении ровно двадцать лет — уникальный случай, — с 1925 по 1945 гг. То есть пережил годы экономического кризиса и инфляции, восхождения к власти Адольфа Гитлера, владычества фашизма и расовой идеологии, годы краха нацистского режима, полного поражения Третьего рейха во Второй мировой войне и дождался, когда в разгромленный Берлин вошли советские войска.

В тот конечный, майский этап войны жизнь Тимофеева-Ресовского висела буквально на волоске. Его не тронули фашисты, но с ним жаждали встречи представители советских компетентных органов, его искали. Он не прятался, не бежал. Хотя мог уйти к американцам, как это своевременно сделал его ученик Дельбрюк, мог уехать в Аргентину, в Бразилию. Ему бы помогли. Его знания, умения, пытливый ум ученого пригодились бы в любой стране. Но только не в СССР. На родине его ожидали презрительное прозвище предателя, жизнь арестанта и заключенного. Он никуда не бежал из освобожденного Берлина. И с настроением обреченного ждал своей участи. Не покидал он Берлина еще по одной причине — надеялся узнать о судьбе своего старшего сына, который выступил против нацистов, распространял в Берлинском университете среди студентов и преподавателей листовки с воззваниями против режима Гитлера и угодил в лапы гестапо. Его отправили в концентрационный лагерь Маутхаузен. И все. Тимофеев-Ресовский и его супруга Елена очень надеялись, что после освобождения Германии, после освобождения Маутхаузена их сын вернется… Весной 1945 года их надежды полностью развеялись, сын не вернулся. И тут подоспел арест.

Н.В. Тимофеев-Ресовский с советскими коллегами

Тимофеева-Ресовского препроводили в комендатуру, допросили. Потом, убедившись, что кадр ценный, отправили в Москву. Там привезли сразу на Лубянку, посадили во внутреннюю тюрьму. И восемь месяцев продолжались изнурительные допросы. Он рассказывал все, что знал, о себе, о немецких ученых, о своих исследованиях. Нередко ему задавали настолько нелепые вопросы, что он просил, чтобы его признали чилийским шпионом, если компетентным органам от этого будет легче. Его юмора не поняли и не оценили. Был ли он нужен советским властям как свидетель, как человек, владевший многими научными секретами? Нет. Следственные органы интересовались совсем другим. Он должен был ответить перед советским судом, почему не вернулся на родину, когда его вызывали. Почему не откликнулся, когда ему через советское посольство слали требования покинуть Берлин, приехать в Москву? Почему сопротивлялся? Чего-то испугался? Да, испугался. Тогда шел 1937 год. Он хотел вернуться, размышлял об этом, но… Фашистский центральный орган газета «Фёлькишер Беобахтер» («Народный обозреватель») писала о страшных политических процессах в Москве. Фашистские корреспонденты сообщали о «врагах народа» среди высшего советского армейского командования, об арестах среди ученых. Сплошные заговоры, кругом одни предатели, шпионы, то есть враги народа, враги социализма, враги Сталина. И расстрелы, расстрелы. Врагами оказались многие, которых он знал. Он читал сообщения, слушал радио и не верил. Фашисты, конечно, врали. Но на всякий случай, как ему советовали друзья из Москвы, все же остался в Берлине вместе с женой Еленой и двумя сыновьями. Рядом с ним трудился еще один биолог из Москвы, Сергей Царапкин. И оба продолжали работать во славу немецкой научной генетики, не предполагая, какая уготована им дальнейшая судьба.

Как мы теперь понимаем, не только в 1937 году, но и позднее Тимофеев- Ресовский оказался как бы между двух огней, между фашизмом Гитлера, ненавидевшего евреев и большевиков и замыслявшего войну против Советов, и тоталитаризмом Сталина, уничтожавшего миллионы своих лучших сынов. Оставаться в Берлине становилось опасно, но еще опасней было возвращаться домой. И все же в Берлине его никто не тронул. Почему? Не потому ли, что он оказался лояльным к новой власти? Не потому ли, что действительно работал во славу немецкой науки? А как же иначе. С волками жить, по-волчьи выть. Итак, он, русский, советский, с паспортом гражданина СССР, в годы нацизма трудился в Берлине на улице Линденбергер Вег, 70 (LLndenberger Weg), в новом, специально отстроенном здании, в элитном медицинском учреждении, которое насквозь было пропитано нацистской идеологией, идеологией очищения немецкой крови от вредных примесей, от евреев, славян, цыган и прочих, прочих недочеловеков. И, говорят, проводил опыты над людьми? Занимался стерилизацией славян? На эти очень сложные вопросы он дал исчерпывающие ответы. Но неверующие все-таки находились. И, как правило, среди политиков, а не среди ученых.

В 1947 году ему как невозвращенцу присудили десять лет лагерей и отправили в ГУЛАГ. Слава богу, сослали в Сибирь, а не поставили к стенке, развитие событий могло принять и такой оборот. Едва ли бы он вышел от туда живым и невредимым, если бы о нем не вспомнили как о человеке, хранителе ценнейших знаний. Тревогу забили знавшие его ученые. Опомнились, сообразили, что знания такого масштабного человека могут пригодиться, а он был почти при смерти, страдал от голода и пеллагры. Лечили в больнице МГБ, поднимали на ноги, потом отправили на Южный Урал, в Миассово, на биостанцию, где разрешили производить любые генетические и радиобиологические исследования, даже настаивали на исследовании особенностей радиационных поражений человека — начиналась эпоха атомного противостояния…