Макс Даймонт - Евреи, Бог и история

Прежде чем заняться рассмотрением взаимодействий еврейской и греческой мысли, необходимо подчеркнуть, что их философии разделяла глубокая пропасть. Кто-то однажды сформулировал это различие в следующих словах: «Еврей вопрошает: «Что я должен делать?», тогда как грек спрашивает: «Почему я должен это делать?» Или, как определил один еврейский историк: «Греки верят в святость красоты, тогда как евреи верят в красоту святости». Разумеется, многие евреи, увлеченные эллинизмом, рассматривали иудаизм как нечто грубое, эстетически отталкивающее. Но еще большее число евреев, отдававших должное многим сторонам эллинистической культуры, видели в ней в то же время немало отталкивающих черт – наивное язычество, равнодушие к человеческим страданиям, преклонение перед красотой за счет духовности, дешевую софистику и варварский обычай детоубийства. Слишком часто представление в амфитеатре не имело ничего общего с трагедией Софокла, а было лишь демонстрацией непристойностей. Слишком часто погоня за красотой означала на самом деле не столько восхищение шедеврами искусства, сколько желание разделить ложе с красивым мальчиком или добиться благосклонности куртизанки.

Но то, что было очевидно тысячам евреев, не ускользало и от внимания многих греков и римлян. Еврейский образ жизни производил на них огромное впечатление. Им нравились лишенные сексуальности символы еврейской религии. Им импонировал ее возвышенный Бог, который не опускался до того, чтобы пробираться по ночам в постели чужих жен, как это делали греческие и римские боги. Они восхищались евреями за то, что те не предавались вакханалиям, столь распространенным среди язычников. Они завидовали преданности евреев духовным, семейным и отвлеченным ценностям. В это время – с 100 г. до н. э. до 100 г. н. э. – тысячи субботних свечей зажигались по вечерам в греческих и римских домах. Их было так много, что римский философ Сенека, описывая это явление, замечает, что римлянам грозит опасность «объевреиться».

Это замечание Сенеки не было чисто риторическим. Уважение, которое столь многие греки, римляне и другие язычники питали к еврейским ценностям и еврейской религии, действительно угрожало самим основам язычества. Оно могло бы подорвать их, если бы не деятельность секты христиан, которые как раз к этому времени начали активно вербовать своих прозелитов. В этом они были куда активнее евреев. В настоящее время мало кто отдает себе отчет, что в первом веке новой эры около 10 % населения Римской империи – семь миллионов из семидесяти – следовали еврейским обычаям. Из этих семи миллионов лишь около четырех были иудеями по праву исторического наследия. Остальные были обращенными язычниками первого или второго поколения. Таков был один из практических результатов интеллектуального взаимодействия между евреями и язычниками. Число обращенных в иудаизм, несомненно, было бы еще больше, если бы не два противодействующих фактора: суровые правила еврейской кулинарии и необходимость обряда обрезания. Во времена Павла христианская секта отбросила оба эти ограничения. В результате язычники толпами устремились в объятия христианской религии, в которой правила обращения были значительно менее строгими, чем в еврейской.

Сказанное позволяет понять причины многочисленных погромов, то и дело происходивших в Александрии, Антиохии, на Кипре и в других центрах сосредоточения еврейского населения. Многие язычники ненавидели и тех, кто обращал в иудаизм, и обращенных евреев. Позже эта ненависть перешла и на христиан, которые благодаря более агрессивной тактике приобрели значительно больше прозелитов, чем евреи. Другой причиной языческой ненависти было отношение евреев к язычникам. В то время как весь мир стремился подражать греко-римскому образу жизни, подавляющее большинство евреев взирали на греко-римские обычаи с презрением и насмешкой. У греков и римлян это еврейское высокомерие вызывали злобную ненависть. Решительный отказ евреев от смешанных браков подливал масло в этот огонь.

Однако главной причиной раздражения был чисто практический вопрос – кто получит лучшие должности в римском бюрократическом аппарате. Евреи пользовались в этом аппарате влиянием, несоразмерным с их численностью. В Египте, в Сирии, в Дамаске, в Греции евреи захватили высшие административные, судейские и преподавательские должности. Они получили высокие посты отнюдь не в силу подкупа или покровительства, а исключительно благодаря своим способностям и деловитости. Обретению этих качеств они были обязаны не случайности, а целому ряду новшеств, введенных руководителями еврейства за столетия до того.

Благодаря постановлению об обязательном для каждого еврейского мальчика общем образовании, все евреи были грамотные. Благодаря своей монотеистической вере в незримого Бога, они приобрели способность к отвлеченному мышлению. Благодаря тому, что их «портативная молельня» не привязывала их к определенному месту, они могли жить где угодно, не теряя своего единства. В то время как греческие интеллектуалы, римские патриции и прочая языческая знать рассматривали работу как нечто презренное и низменное, евреи видели в ней вполне достойное занятие. Удивительно ли, что, имея такие преимущества в образовании, воспитании и взглядах на жизнь, евреи опережали своих языческих конкурентов в борьбе за лучшие места? Пятью столетиями позже, когда христиане пришли к власти, им пришлось ввести специальные законы, запрещающие евреям занимать ответственные посты. Это было сделано исключительно ради того, чтобы евреи, отличающиеся своими способностями, не заняли все важнейшие места. Вполне естественно, что преуспевание евреев вызывало зависть. Поэтому, когда палестинские евреи восстали против своих римских властителей, язычники в Александрии, Антиохии и на Кипре, как и следовало ожидать, с удовольствием помогли римлянам грабить евреев.

Но самой важной причиной того размаха, который приобрело взаимодействие греческих и еврейских идей в описываемый период, было влияние еврейской теологии на греческую философию и литературу. Одной из еврейских книг того времени суждено было оказать особенно значительное воздействие на весь греко-римский мир.

Этой книгой был греческий перевод Библии, известный под названием «Септуагинта». Книга заняла видное место среди лучших произведений греческой словесности и стала своего рода «бестселлером», который пользовался значительно большей популярностью в языческих семьях, нежели в еврейских. Это было то всепобеждающее слово, которое возвестило принципы еврейского гуманизма и основы еврейской философии греческому и римскому миру. Когда Павел начал проповедовать христианство среди язычников, его слова были для них не вполне чуждыми. Его слушатели уже успели познакомиться со Священным Писанием.