Рахамим Эмануилов - Террор во имя веры: религия и политическое насилие

В том же 1998 г. Хаттаб и Шамиль Басаев создали так называемую «Исламскую международную миротворческую бригаду», состоящую из дагестанских, чеченских боевиков, а также иностранных моджахедов, которая в 1999 г. предприняла вторжение на территорию Дагестана, ставшее одним из поводов и причин «второй чеченской войны». Эти события знаменовали своеобразный пик радикализации исламистского сепаратизма в регионе. Приходится признать, что «запрет в сентябре 1999 г. ваххабизма в Дагестане никоим образом не изменил внутреннюю ситуацию в республике и, во всяком случае, не привел к улучшению экономического положения той части населения, которая действительно полагает, что выход из кризиса лежит в русле ислама» [312].

События на Северном Кавказе стали ярким примером того, как изначально основанное на этническом сепаратизме движение (несмотря на присутствовавший в нем отчасти и религиозный компонент) стало трансформироваться в религиозно мотивированное экстремистское течение. Существенным элементом пропаганды северокавказских исламистов стали нападки на саму идею национализма (в частности, утверждается, что «национализм и патриотизм – понятия, чуждые самой сути религии Аллаха. Они – показатели язычества и мракобесия. Они – опасное орудие шайтана и врагов Аллаха, разобщающее мусульман, постепенно отдаляя их от Прямого пути» [313]). Национализм как «пережиток язычества» характеризовал и один из идеологов северокавказских джихадистов Анзор Астемиров, известный так же как амир Сейфуллах [314].

Как заметил В. Наумкин, «джихад, объявленный в первой половине 1990-х гг. чеченскими сепаратистами, служил целям мобилизации населения на борьбу за сецессию, и лишь позднее, после 1996 г., произошло перерождение движения в чисто террористический, исламистски мотивированный джихадизм» [315]. А превратившись в таковой, оно из локального движения, ведущего наряду с борьбой за независимость джихад против «внешнего немусульманского врага», становится частью проекта «глобального джихада».

Разрыв между националистическим сепаратизмом и джихадизмом, пожалуй, лучше всего иллюстрирует решение, вынесенное «верховным шариатским судом Имарата Кавказа» в отношении бывшего министра иностранных дел Чеченской Республики Ичкерия Ахмеда Закаева, считающегося эмиссаром чеченских сепаратистов в Европе. Закаев был назван в этом решении отступником от ислама, исповедующим «демократическую религию», призывающим к секуляризму и предпочитающим «законы, установленные людьми, шариату Аллаха Всемогущего и Великого». В соответствии с этим «шариатский судья» Анзор Астемиров признал убийство Закаева «обязанностью мусульман, если он не успеет публично покаяться, прежде чем окажется во власти мусульман» [316].

Упразднение северокавказскими джихадистами Чеченской Республики Ичкерия и провозглашение «Имарата Кавказ», состоящего из «вилайетов», частично совпадающих в своих границах с республиками Северного Кавказа, является яркой иллюстрацией этого процесса, поскольку «Кавказский Эмират» мыслится его сторонниками как шаг на пути к установлению халифата. При этом четкое видение будущего халифата у его сторонников на Северном Кавказе, похоже, отсутствует. «Для нас главное – подчинение шариату, а будет ли оно в форме единоначалия в виде монархии или руководитель будет избираться, будет ли оно конфедерацией или централизованным государством – вопрос будущего. Шейх Абдульваххаб смог договориться с династией Саудитов о правлении по шариату и построить исламское государство», – утверждает автор одного из материалов на сайте дагестанских моджахедов. В то же время в качестве контраргумента утверждению, что создание всемирного халифата или Кавказского эмирата в современных условиях вряд ли возможно, приводится ссылка на историю: «13 веков существования халифата, не важно, как бы он ни назывался, арабским или османским халифатом, – исторический факт. Поэтому утверждение, что о невозможности построения Имарата Кавказ с шариатским законодательством – голословное утверждение» [317].

В 2001 г. на территории Чечни был создан так называемый Высший военный Маджлисуль Шура объединенных сил моджахедов Кавказа, объединяющий местных боевиков и арабских моджахедов. Этот орган объявил своей целью выделение Северного Кавказа из состава России и создание на его территории исламистских образований, мыслимых в будущем как часть «всемирного халифата».

Как отмечает Р. Силантьев, «вторая чеченская кампания окончательно расколола чеченское общество на традиционалистов, принявших сторону федерального центра, и ваххабитов, к которым были отнесены все мятежные полевые командиры. При этом ряды ваххабитов значительно пополнились за счет людей, пострадавших в ходе военных действий или просто испытывавших ненависть к русским. (…) Жертвами ваххабитов стали тысячи чеченцев, включая несколько десятков имамов и бывшего муфтия Чечни Ахмада Кадырова» [318].

События, последовавшие после гибели в марте 2005 г. Президента Чеченской Республики Ичкерия Аслана Масхадова, считавшегося умеренным националистом, по сути, символизировали окончательную исламизацию сепаратистов в Чечне. Сменивший Масхадова на посту лидера Чеченской Республики Ичкерия глава Высшего шариатского суда Абдул-Халим Садулаев (Шейх Абдул-Халим), по сути дела, произвел не только смену сепаратистских лидеров, выведя из их числа «умеренных» сепаратистов и сменив их радикальными исламистами, но и сменил парадигму «чеченского сопротивления». Как отмечает американский исследователь Джеймс Хьюз, «в 1990-е гг. борьба за светское националистическое видение независимой Чечни отражалась в словаре конфликта, при этом российские войска обозначались в целом с использованием этнических критериев или даже еще более секулярным обозначением «федералы» и «оккупанты», а их чеченские помощники обозначались как «марионетки». С 2000 г. исламисты постоянно обозначали войну как джихад, который ведут моджахеды и мученики (шахиды) против «неверных» (кафиров) и их чеченских “мунафиков”» [319]. В риторике идеологов джихадизма на Северном Кавказе четко прослеживается тема «ближнего врага» из числа мусульман, находящихся «по другую сторону баррикад». Так, один из лидеров боевиков Доку Умаров утверждает: «Политика в мире выстроена таким образом – есть господа и есть рабы. Роль рабов отведена мусульманам. На протяжении последних 300–400 лет мусульманам дают «пилюлю снотворного», чтобы они находились в постоянной спячке. Над мусульманами поставлены хозяева (муртады) из их же среды, и эти муртады намного хуже тех кафиров, которые их поставили. Они стоят дальше от ислама, дальше от слова Аллаха, чем кафиры». Роль «дальнего врага» отведена в данном случае кафирам – России. Присутствует в риторике и образ врага, который условно можно обозначить как «еще более удаленный враг» (Запад в самом широком смысле слова – прежде всего, США и Израиль) [320]. Тот же «амир» самопровозглашенного Кавказского эмирата Доку Умаров провозглашал, что его «огорчает позиция тех мусульман, которые объявляют врагами только тех кафиров, которые на них напали непосредственно. При этом ищут поддержки и сочувствия у других кафиров, забывая, что все неверные – это одна нация. Сегодня в Афганистане, Ираке, Сомали, Палестине сражаются наши братья. Все, кто напал на мусульман, где бы они ни находились, – наши враги, общие. Наш враг – не только Русня, но и Америка, Англия, Израиль, все, кто ведут войну против ислама и мусульман» [321]. «Мы не собираемся становиться так называемыми “субъектами международного права”, – утверждает амир Супьян (Супьян Абдуллаев), один из ближайших соратников Доку Умарова. – В эти игры мы уже играть не будем. Это мы уже проходили, и это был ложный путь, путь заблуждения» [322]. Пропагандистские материалы боевиков полны не только яростными антиамериканскими и антиизраильскими выпадами, но и выпадами в сторону даже тех западных светских интеллектуалов и политиков, которые зарекомендовали себя рьяными защитниками чеченской независимости и резкими критиками российской политики на Кавказе. Если говорить об культивируемом идеологами радикализма образе Врага вообще, то его можно обозначить как «агрессивную наступательность псевдокультуры глобального Куфра» [323]. Неприятие всего неисламского, нешариатского четко выражено в словах одного из идеологов подполья Анзора Астемирова «Сейфуллаха»: «Слияние добра со злом недопустимо. Между исламом и куфром должна быть четкая грань. Мы непричастны к цивилизации неверных и не принимаем их законов. А тем, кто считает, что неразумно отвергать те пункты международного права, которые не противоречат шариату, напомним, что мы принимаем шариат не из-за его содержания, а из-за того, что это законы Аллаха. И отвергаем законы неверных не из-за их содержания, а из-за того, что это не законы Аллаха. А что из них противоречит шариату и что не противоречит – нам безразлично. У них своя религия, у нас своя» [324]. Как неисламский – если не как антиисламский – феномен воспринимается демократия, несущая, с точки зрения исламистов, угрозу мусульманству. По утверждению одного из исламистских авторов, «одна из причин демократической засоренности нашего сознания стало то, что многие мусульмане не воспринимают демократию как религию. И даже откровенно языческий характер всех этих демократических законов, ритуалов, церемоний воспринимается как нечто должное и не вызывает настороженности. (…) Все в современном государстве противоречит исламу – идеологическая основа, законодательная база, политическая конфигурация, международные завязки, внешние границы. Если хоть одна из этих составляющих сохраняется в стратегии мусульман, то это становится преградой для восстановления шариата и неминуемо приводит к поражению и разочарованию» [325].