Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику

Этническая ситуация на территориях Эстонии, севера Латвии и соседних областей России, а также на южном и юго-западном побережье Финляндии во второй половине II — первой половине I тыс. до н. э. складывалась под влиянием ведущих факторов социально-экономического развития: повсеместное распространение металлургии (бронзы и, во второй половине I тыс. до н. э., железа), производящих отраслей хозяйства, миграций и активного взаимодействия различных по происхождению групп.

Ещё в конце III тыс. до н. э. в северной Прибалтике распространяются из Центральной Европы носители культуры шнуровой керамики и ладьевидных боевых топоров, знакомые с металлом, основой хозяйства которых на юге было скотоводство [Крайнов, Лозе 1987:51, 56; Meinander 1954b], однако на севере доля производящих отраслей была значительно меньшей [Dolukhanov 1986:9] (подробнее см. раздел V). Тем не менее, влияние «шнуровиков» на развитие этнической ситуации в Прибалтике нельзя недооценивать: они, по всей вероятности, вытеснили в наиболее глухие районы и частично ассимилировали потомков носителей неолитической культуры типичной гребенчатой керамики, которые не могли конкурировать с пришельцами в экономическом и, вероятно, в социальном и военном плане, так как не были знакомы с металлом и производящим хозяйством, и им была свойственна безусловно меньшая активность и агрессивность, чем пришельцам [Крайнов, Лозе 1987:54].

В результате взаимодействия «шнуровиков» с местным населением и, видимо, не без участия скандинавских групп складывается на юго-западном побережье Финляндии во второй четверти II тыс. до н. э. культура Киукайнен [Meinander 1954a:53]. Определить, какие языки: местного ли постнеолитического населения или «шнуровиков», могли стать господствующими на её территории, вероятно, невозможно, хотя то обстоятельство, что она распространилась исключительно в пределах районов максимальной экспансии культуры боевых топоров, а во внутренних районах страны, где продолжало существовать постнеолитическое население (см. выше), никаких культурных (археологических) изменений не наблюдается, более вероятным представляется вывод о том, что с этого времени юго-запад Финляндии не только в культурном, но и в этноязыковом отношении развивается по особому, отличному от внутренних районов страны, пути, и в этноязыковом плане здесь господствуют индоевропейские языки северного ареала (балто-славянский, германский).

Эти различия усугубились в последней четверти II тыс. до н. э., когда в прибрежных районах Финляндии, а затем (с начала I тыс. до н. э.) — Эстонии и северной Латвии распространяется культура каменных курганов с ящиками (нем. Steinkistengräberkultur ). Как по своему погребальному обряду, так и по сопровождающим своеобразным формам бронзовых изделий эта культура должна рассматриваться как результат массовой миграции скандинавского населения (эту точку зрения, несмотря на свою приверженность априорной схеме автохтонного развития культур Прибалтики, вынуждены были с многочисленными, но мало что меняющими по сути оговорками признавать даже К. Ф. Мейнандер и Х. Моора [Meinander 1954b:196—201; Моора 1956:87—88], более непредвзятую и реалистичную оценку см. в [Laul 1982:16]). Вероятно, речь идёт действительно о продолженииэкспансии, начатой ещё «шнуровиками»: скандинавские пришельцы расселились практически в том же ареале, где ранее была распространена культура боевых топоров, и сами по себе связи между западным и восточным побережьем Балтики установились ещё в ходе экспансии родственных «шнуровых» групп в обоих регионах и в эпоху сложения культуры Киукайнен [Laul 1982:17]. Во всяком случае, говорить об этноязыковой преемственности на юго-западе Финляндии от культуры Киукайнен до наших дней никак не приходится.

Примерно с начала второй половины II тыс. до н. э. начинается и постепенно нарастает, достигая максимума в I тыс. до н. э., проникновение в Прибалтику (и во внутренние районы Финляндии — см. выше) культуры ложнотекстильной керамики, которая представляет собой здесь новое явление, явно связанное с влияниями и миграциями с востока, из районов Верхнего Поволжья [Моора 1956:76—77; Янитс 1959:349—351; Турина 1961:158—164; 1963:200—203]. В середине и в конце I тыс. до н. э. влияние этой культуры, точнее — влияние с востока выросшей из той же общности культур ложнотекстильной керамики в Верхнем Поволжье дьяковской культуры — распространяется вплоть до западных районов Латвии и эстонских островов (городища Кландюкалнс под Ригой, Иру под Таллином, Асва на о‑ве Сааремаа), причём сохранение фольклорной традицией местного населения памяти об этих городищах может указывать на реальную этническую преемственность от их создателей до исторических прибалтийских финнов [Моора 1956:79—84].

Почти одновременно с началом развития в Прибалтике культуры ложнотекстильной керамики (в последней четверти II тыс. до н. э.) начинается широкое распространение с юга на север и северо-восток в Прибалтике (до Ильменя, Приладожья и южной Финляндии) культуры штрихованной керамики , с создателями которой, в конечном счёте, связано формирование восточных балтов [Граудонис 1980; Васкс 1991:108—114].

Таким образом, в первой половине I тыс. до н. э. на севере Восточной Прибалтики после целой серии миграций различных групп, полностью разрушивших неолитическую этническую карту региона и, скорее всего, приведших к полной ассимиляции пришельцами местного постнеолитического населения (кажется, нет никаких свидетельств сохранения традиций культуры типичной гребенчатой керамики где-либо в Прибалтике уже к началу I тыс. до н. э.), имело место тесное взаимодействие в основном трёх этноязыковых компонентов: скандинавского (создатели культуры каменных курганов с ящиками , скорее всего — носители прагерманских, восточногерманских или древнескандинавских диалектов), южного (культура штрихованной керамики, предки восточных балтов) и восточного верхневолжского (культура ложнотекстильной керамики — дьяковская культура). Именно в результате их взаимодействия складывается в этот период в основном на территории Эстонии культура каменных могильников с оградками (нем. Tarandgräberkultur ) [Laul 1982:18], в последние века до н. э. — первые века н. э. распространяющаяся и в северной Латвии и на юго-западе Финляндии [Васкс 1991:106—107; Salo 1968] в связи с чем можно говорить о формировании в первые века н. э. ареала прибалтийско-финских языков [35]и балтско-финской этнической границы в Латвии. Значимо при этом, что сложение сопровождается распространением ложнотекстильной керамики, например, на севере Латвии, где она в этот период вытесняет штрихованную керамику [Васкс 1991:107, 117—118], а первые железные изделия культуры каменных могильников с оградками в Финляндии и Эстонии копируют бронзовые формы меларских кельтов, характерных для ранних памятников культур ложнотекстильной керамики (см. выше) [Salo 1968:237]. Эти обстоятельства указывают, по-видимому, на сохранение в эпоху раннего железного века восточной доминанты в культурном развитии севера Восточной Прибалтики, подобно тому, как это наблюдается на севере Фенноскандии, и на то, что носителями этого восточного влияния здесь, на юге, были племена культуры ложнотекстильной керамики, в которых, судя по всему, следует видеть население, говорившее на начальном этапе (вторая половина II тыс. до н. э.) на языках финно-волжской общности, а на более позднем этапе — на диалектах прибалтийско-финско-саамского и прибалтийско-финского праязыков[Sedov 1980:429—438; Седов 1990:90—91; Luho 1968:56—57].