Инна Соболева - Утраченный Петербург

Звали его Григорий Орлов.

Иоанн Антонович

Вид Большой Немецкой улицы к Зимнему дворцу

Их история подтверждает: любовь с первого взгляда случается. Потом было все: и страсть, и готовность пожертвовать всем ради любимого, и раздражение, и предательство. Но именно юноша из окна напротив Зимнего дворца помог Ангальт-Цербстской принцессе стать Екатериной Великой. Впрочем, надо полагать, она нашла бы и других рыцарей, готовых поспособствовать ей захватить трон.

А Елизавета Петровна в 1761 году нервничала, торопила Растрелли. Нет, она не разлюбила свой временный дворец, но ей не терпелось скорее переселиться в новый, который будет поражать великолепием, в котором, она в это верила, к ней вернутся силы и здоровье. Но Растрелли, как ни старался, не мог выполнить ее волю. Он просил только об одном — о точной и своевременной выдаче денег рабочим. Ему обещали. Но вместо положенных ста двадцати тысяч рублей отпускали сорок, в лучшем случае семьдесят. Он даже заболел, но работу не бросал. К осени 1761 года Зимний дворец был окончен. Вчерне.

Императрица пожелала взглянуть на свою будущую резиденцию. Приказала «очистить место, где будет стоять карета для приезда к дворцу» и сделать подъемный стул, а тот покой, где будет стоять этот стул, обить бумажными обоями (ходить, да еще подниматься по лестницам она, еще недавно такая легкая на ногу, уже не могла). Работой своего придворного архитектора осталась довольна, но повелела, чтобы большая церковь непременно была готова к освящению 25 апреля 1762 года, ко дню ее именин. Растрелли обещал.

25 декабря 1761 года Елизаветы Петровны не стало. Она скончалась в своем деревянном Зимнем дворце на Невском.

После ее смерти дворец опустел и стал понемногу ветшать. В 1765 году началось воровство. Так уж у нас заведено. Удивительно еще, что так долго ждали. Сначала тащили тайком, только мелкие детали убранства. Потом — уже беспардонно: все, что можно унести или увезти. Возмущенная Екатерина решила, что лучше уж отдать ценные архитектурные и художественные детали вельможам, которые в это время возводили свои дворцы. Так, плафон, окна, двери и резные детали были отданы Алексею Григорьевичу Орлову; для дворца генерал-фельдмаршала Захара Григорьевича Чернышева сняли с крыши железо, вынули стекла из окон, разобрали двенадцать изразцовых печей. Все-таки царское добро не ворам досталось.

Зимний дворец и набережная со стрелки Васильевского острова

В 1768 году Екатерина распорядилась полностью разобрать дворец. Правда, для одного, отдельно стоящего здания сделала исключение: для той самой каменной кухни, о которой я упоминала, начиная рассказ о дворце. Решила государыня приспособить бывшую кухню под мастерскую скульптора. Предоставила ее приглашенному из Франции ваятелю Этьену Морису Фальконе. Должен был он воплотить ее мечту — поставить памятник Петру Великому, да такой, какого мир еще не видывал. Не случайно отказалась от прекрасного памятника работы Растрелли-старшего. Да, знала: Петр видел модель, она ему пришлась по вкусу. Да, понимала: это самый достоверный портрет, выполненный человеком, близко знавшим ее кумира. Но таких вот императоров и полководцев в римских тогах, с лавровыми венками на головах — не счесть. На площади любой европейской столицы стоят. Лучше, хуже — неважно, важно — похожи. А он ни на кого не должен быть похож! Ни на кого!

Почему Екатерина доверилась Фальконе? Его рекомендовал сам Дени Дидро. Писал: мало того, что Фальконе академик, так знает о Петре, восхищается им не меньше, чем она сама; книгу Вольтера «История России при Петре Великом» прочитал запоем; как-то, будучи в гостях у него, Дидро, в несколько мгновений вылепил всадника на летящем коне, заявил: «Вот он, Великий Петр, русский вождь!»

Она поверила Дидро. Приглашая скульптора в Россию, была любезна, на комплименты не скупилась. А вот что касается денег… Предложила сумму, какую счел бы оскорбительной любой из его начинающих учеников. Он (академик!) — согласился. Не то, чтобы не нуждался в деньгах, нет. Только любые меркантильные расчеты отступают, когда художнику предлагают работу, о которой он не позволял себе даже мечтать. Взялся за дело с неукротимой энергией, можно даже сказать — с яростью, так, будто долгие годы не давали ему прикоснуться к любимой работе, и вот, наконец…

Каждое утро берейтор (специалист, объезжающий лошадей, обучающий верховой езде. — И. С. ) Афанасий Тележников приводил из царской конюшни в мастерскую скульптора двух орловских рысаков, Бриллианта и Каприза. И начиналось… В мастерской был построен деревянный помост, имитирующий пьедестал, придуманный скульптором (потом такой же будет вытесан из гром-камня). На полном скаку Тележников взлетал на коне наверх и на мгновение удерживал того над пропастью. Фальконе делал карандашный набросок. И так каждый день по несколько часов. Много месяцев подряд. Кони уставали. Менялись. Художник и всадник оставались неутомимы. Екатерина наблюдала. Была довольна — сразу поняла: равнодушия, которое ненавидела больше всего, здесь и следа нет.

Но равнодушие еще можно преодолеть. А вот полет воображения художника даже самодержавным монархам не часто удается обуздать. Фальконе оказался неуправляем. Это она считала, что он выполняет ее заказ — воплощает ее мечту. Но он-то знал: это — его мечта и никто не сможет навязать ему свою волю. А пытались постоянно. Не только сама Екатерина, но и Иван Иванович Бецкой, и даже (кто бы мог подумать!) старый друг Дени Дидро. Предлагали изменить то позу, то жест, то одежду. Что-то доказывали, увещевали. Он — будто не слышал. Он был одержим своим героем.

Она настаивала. Он не уступал. Противоречить самодержцам — занятие малоперспективное. Он будет вынужден уехать из России за четыре года до открытия памятника.

Но до этого много чего случилось. И отказ лучших литейщиков Европы (за любые деньги!) отливать этот невероятный памятник. Дружно убеждали: не устоит, рухнет! И встреча с уверенным, решительным и (как выяснилось во время аварии с отливкой) немыслимой отваги русским мужиком Емельяном Хайловым. Этот слов на ветер не бросал. Сказал — сделаю отливку, и сделал. И (это уже было катастрофой) подряд три неудачи с головой Петра. В распоряжении Фальконе была и гипсовая маска, снятая Растрелли старшим с мертвого императора, и «восковая персона». Казалось бы, достаточно, чтобы добиться сходства, — он ведь мастер. Но… не получалось. Екатерина беспрекословно заявляла: «Не Он!» Можно было, конечно, считать, что придирается, сознательно мучает строптивого скульптора. Если бы так! Но Фальконе и сам видел: не Он!