Инна Соболева - Утраченный Петербург

Те, кто безжалостно уничтожал дивные интерьеры XVIII века, не вспомнили первого разрушителя дворца, императора Павла. И никому не пришло в голову: дворец мстит своим осквернителям.

В марте 1907 года в зале заседаний Думы — его построили, разрушив зимний сад, душу дворца, — рухнул потолок. Дворец предупреждал. Похоже, он и дальше готов был играть свою странную и страшную роль…

Попытка наладить сотрудничество между монархом и народными избранниками, как известно, провалилась. Правда, в преддверии конца Дума будет пытаться — до последнего — спасти и монархию, и монарха. Но — ирония судьбы — в феврале 1917-го власть окажется именно в руках Думы. Вопреки ее желанию.

В Таврическом, похоже, очень многое происходит вопреки. Первый год революции. Двоевластие. Учредительное собрание. Сакраментальное: «Караул устал!» Все это — в Таврическом.

И ратификация Брестского мира тоже произошла в Таврическом. Парадокс: новая власть согласилась отдать Германии русские земли — те самые, что присоединил к России хозяин Таврического дворца, тот, кто когда-то перед боем получил письмо от своей повелительницы: «Я была между жизнью и смертью, не получая от тебя известий. Ради Бога, ради меня самой, береги себя… Милый друг, вы не простой смертный, который живет, как хочет. Вы принадлежите государству и мне!»

После переезда советского правительства в Москву с политикой для Таврического дворца было покончено. Так казалось… Но на третий день после смерти Ленина именно в Таврическом было принято решение о переименовании Петрограда в Ленинград.

Сейчас во дворце обосновалась Межпарламентская ассамблея содружества независимых государств — СНГ.

О дворце заботятся. Но трещины беспощадно разрывают стены. Подземные воды подмывают фундамент.

Может, Старов что-то неправильно рассчитал? Или Потемкин ошибся с выбором места? Или дворец снова, в который раз, сопротивляется новым хозяевам?..

Несмотря на все пережитые беды, Таврический дворец стоит и, на первый взгляд, мало отличается от того, каким был при своем первом, точнее, единственном, настоящем хозяине. О том, что внутри он давно не тот, я уже писала. Но главная утрата — даже не те неповторимые интерьеры, которыми так гордился Потемкин. Главное — утраченное место дворца в городском пространстве. Место уникальное. Ведь первоначально дворец был открыт к Неве. С безупречным вкусом выбранное место давало возможность видеть великолепное здание с воды и если приближаться к нему на шлюпке и если смотреть с противоположной стороны реки.

Вид на Таврический дворец с Невы

Как прекрасен был этот вид с воды, можно легко убедиться, рассмотрев рисунок Бенджамена Патерсена, одного из лучших мастеров петербургского пейзажа. Вблизи дворца вырыли шлюпочную гавань в форме ковша. Для прохода судов из Невы в гавань прорыли канал до самого дворца. Длиной он был двести десять метров, шириной — двадцать пять. Со стороны Невы канал защищали дамбы, облицованные камнем. Вход в канал акцентировали мощные гранитные устои.

Эта единственная в своем роде завораживающая архитектурная перспектива существовала до середины XIX века — до той поры, пока в 1861 году напротив дворца на берегу Невы не построили водонапорную башню и другие здания центральной городской водопроводной станции. До этого воду развозили в бочках, ее приходилось экономить, не позволяя себе лишний раз вымыть руки. Очень часто скрип тележки водовоза воспринимали как манну небесную. Неудивительно, что башня стала для обитателей левобережья прекрасным символом прогресса. С ее появлением вода начала поступать в каждый дом, причем в неограниченных количествах. Нетрудно понять, как это облегчило быт петербуржцев. Радость не знала границ, и не сразу и далеко не все сообразили, что эта высокая восьмигранная башня, позаимствовавшая элементы средневековых фортификационных сооружений, лишила город одного из его самых чарующих пейзажей — она закрыла вид с Невы на Таврический дворец, изуродовала до того безукоризненную панораму левого берега Невы. Так что ее сооружение, столь полезное для жителей города, стало одной из самых грубых градостроительных ошибок за всю историю Петербурга. Причем никто не берется внятно объяснить, почему было принято решение строить водопроводную станцию именно на этом месте. Создается впечатление, что здесь без мистики не обошлось, такова уж судьба Таврического дворца. А того, что сделана ошибка, никто из ответственных лиц не отрицал — более того, речь об исправлении этой ошибки вели неоднократно в разные времена, но перенос водопроводной станции сложен и дорог. Так что остается только вздыхать и смотреть с тоской на рисунок Патерсена. А еще — прийти к невеселому выводу: если уж полезному и прекрасному приходится вступать в противоречие, победа всегда предрешена. И всегда — не в пользу прекрасного...

Подтверждение этому печальному выводу мы встречаем на каждом шагу. Казалось бы, глава об утратах последних лет должна быть самой пространной. А она, напротив, оказывается самой короткой. Наверное, нужно объяснить почему. На недостаток материала в этом случае никак не сошлешься, ведь каждый день мы видим, как что-то исчезает в нашем городе, что-то появляется. И это было бы вполне естественно (город живет, развивается), если бы то, что появляется, не оскорбляло и вкус, и чувства (имею в виду вполне естественную любовь к родному городу).

Известно: сон разума рождает чудовищ. Каким же беспробудным должен быть сон, родивший «монблан» (так и не могу понять, за что оскорбили эту самую высокую в Европе гору, присвоив ее имя безвкусному чудовищу); или сооружение, возникшее на площади против прекрасного Владимирского собора; или изуродовавшее Невский и Знаменскую площадь здание «Стокманна», да многое, многое еще.

Можно было бы попытаться рассказать, как, чьими стараниями появились на наших улицах эти монстры. Как— знают все, кого заботит судьба города. Схема (в самых общих чертах) такая. Присмотрев дом, стоящий на особенно престижном месте (не имеет значения, что он признан памятником, охраняемым государством), нужно договоритьсяо получении права инвестировать свои средства в реконструкцию приглянувшегося здания под гостиницу или бизнес-центр. Потом нужно договориться, чтобы несколько инстанций без возражений поставили под договором свои визы. Потом — тоже договориться— снять с дома статус объекта культурного наследия. Для этого необходимо провести экспертизу (разумеется, тоже по договоренности). Наконец, чтобы дом не реставрировать, а просто снести до основания, нужна еще одна экспертиза. Следует договориться, чтобы она признала дом аварийным. При этом совершенно неважно, в каком состоянии он пребывает на самом деле. Даже если недавно прошел капитальный ремонт. Стоит только как следует договориться. Вот и все. Ты — хозяин, имеешь законное право сносить дом, как бы хорош, как бы дорог он ни был городу. А обещания сохранить лицевую часть фасада, чтобы не утратить ощущения обаяния старины? Но кто принимает эти обещания всерьез?! Правда, может быть, придется еще договориться, чтобы те, кому положено следить за сохранением неповторимого облика города, не заметили всех предшествовавших сносу манипуляций. Ну, да по сравнению со всем уже сделанным это всего лишь досадная мелочь.