Артур Мортон - Английская Утопия

«Я думаю, что большевики напоминают нам героя греческой мифологии, Антея. Они, так же, как и Антей, сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их. И пока они держат связь со своей матерью, с народом, они имеют все шансы на то, что бы остаться непобедимыми».

Специализированная Утопия Уэллса представляет антитезу социализма, который рассматривает человека как гибкое и разностороннее существо, вполне способное постичь мир и управлять им. Уэллс, принявший капитализм за базис, стремился лишь сделать его гуманнее. Империализм превращает человека во все более усовершенствованный инструмент, и таким он остается в утопиях Уэллса, каким бы ухищренным и тонко отделанным ему ни позволили сделаться.

Уэллс, во всяком случае, ставил весьма определенную границу тому, чем может стать человек. Мы видели, как Моррис в «Вестях ниоткуда» старался подчеркнуть изменение человеческой природы. В Утопиях Уэллса изменяется все, кроме человека; начиная от «Современной Утопии» и до «Грядущего» люди окружены всевозможными механическими чудесами, но продолжают разговаривать и действовать также, как и прежде. Для него в человеческой природе есть нечто постоянное и неизменное, и эта неизменная часть в ней оказывается главной. Люди в Утопии, говорит он,

«будут иметь другие привычки, другие традиции, другие знания, другие цели, другую одежду и другое применение, но, несмотря на все это (курсив мой. — А.М. ), они останутся прежними людьми. Нам было очень ясно поставлено условием, что современ ая Утопия должна иметь совершенно такой же народ, какой существует в мире сейчас»,

и «что бы мы ни сделали, человек останется существом конкурирующим».

Следовательно,

«наше дело спросить, что станет делать Утопия со своими пьяницами и людьми злонамеренными, жестокими или лживыми, с людьми настолько глупыми, что их нельзя будет использовать для общества, с теми, кто не поддается обучению, тупоумен и не сообразителен? И что сделает она с тем, кто кругом «обижен», с теми безвольными и неспособными, низкопробными людьми, которые покорно сидят в тех клетках, куда они посажены их эксплуататорами, топчут мостовые в городе под знаменем безработных или дрожат, — одетые в выброшенную другим человеком одежду, без конца кланяющиеся, снимая шапку, — так как находятся на грани безработицы в деревне?»

В Утопии Уэллса таких людей будет, очевидно, столько же или почти столько, как и в нашем мире, и он, считая это явление неизбежным, не видит другого выхода, кроме буржуазной евгеники. В «Современной Утопии» Уэллс ворчит, совершенно как декан Индж, по поводу того, как воспитываются бедняки, и вырабатывает целую систему мер, для того чтобы люди «низшей породы» не могли плодиться:

«Тут следует настоять на том, что Утопия будет регулировать прирост населения. Никакая Утопия невозможна без решимости и способности ограничивать этот рост или стимулировать его, когда это необходимо. Это ясно доказал Мальтус для всех времен».

Уэллс верил в прогресс, целое поколение в Англии смотрело на него, как на ведущего апостола этого прогресса, его книги битком набиты всякими удивительными случаями, которые, как он уверяет, могут стрястись с нами, но по своей сути все остается на месте, так как весь прогресс чисто количественный и представляет по отношению к человеку явление внешнее. Дальше этого Уэллс не пошел. Вот почему его книги, хотя некоторые из них принесли в свое время известную пользу, легковесны, вульгарны и туманны; недаром в целом ряде критических мест ему приходится прибегать к нанизыванию общих мест и многоточиям:

«Наука — уже не наш слуга. Мы считаем ее чем-то более значительным, чем наше маленькое индивидуальное «я». Это пробуждается сознание человечества, и через небольшой промежуток времени — через небольшой промежуток — я очень хотел бы дожить до конца этого небольшого промежутка теперь, когда занавес поднят…»

Для Уэллса занавес вечно поднимался, но представление так никогда и не началось.

Он не мог видеть представления, так как разыгрывалась борьба классов, а чтобы ее видеть, надо было признать ее за движущую силу исторического процесса. По своему происхождению Уэллс принадлежал к нижним прослойкам средних классов, среде особенно разочарованной. Он очень скоро отбросил взгляды своего класса, а его быстрая карьера писателя вывела его из этой среды экономически и приблизила к правящим группировкам. Однако Уэллс никогда не утратил характерной черты своего класса — боязни трудящихся масс, от которых он всегда чувствует себя отделенным лишь узким промежутком. Этот страх принимает две формы — боязнь соскользнуть вниз, в «низшую среду», и страх перед вторжением этого низшего мира, вторжением варваров, все сравнивающих с землей на своем пути.

Этот страх Уэллс сохранил на всю жизнь. Он мог сочувствовать рабочим, желать облегчения их жизни, но никак не мог смотреть на них иначе, чем как на разрушительную силу, нуждающуюся в управлении, как на массу, которую надо вести, а иногда и принуждать. В его интересной ранней книге «Когда спящий проснется», где любопытно, хотя и искаженно, отражается классовая борьба, а идея революции окончательно не отвергнута, рабочие угнетены и мятежны, но могут поднять восстание только под предводительством могучей группы людей из высших классов; герой книги, Спящий, который, просыпаясь, оказывается владельцем всей земли, участвует в битве рабочих отдельно от них, как какой-то борец, пришедший к ним со стороны. Как бы ни было, рабочие не играют заметной роли ни в одной из его книг.

Под непродуманной, слепой верой в прогресс, в способность империализма избавиться от своих грехов и превратить мир в Утопию в глубине всегда лежит пессимизм. Самураев приходилось ждать, они могли не прийти вовремя. Мир, который Уэллс всегда рассматривал, как класс с непослушными учениками, которых надо было воспитать и обучить, становился все менее и менее внимательным. Сомнения Уэллса неожиданно проявляются даже в ранних вещах, например в «Современной Утопии», где герой говорит:

«Мы теперь как будто разочарованы во всем, нет ни новых религий, ни новых культов, ни новых орденов — больше никаких начинаний».

Это было в 1905 году, то есть тогда, когда в России начиналась новая революционная эпоха.

Но это было не то начинание, которого искал Уэллс или которое он был способен разглядеть. Успехи социализма с 1917 года и рост мирового революционного движения не утешали его. Он все больше и больше сердился, все сильнее удивлялся тому, что никто не слушает его добрых советов. В романе «Люди как боги» Утопия отнесена к такому далекому будущему, что фактически уже ничем не связана с существующим положением вещей. Уэллс уже неспособен разглядеть связь между настоящим и будущим, о вере в которое, как в нечто священное, он продолжает твердить.