Николай Коняев - Тайны Шлиссельбургской крепости

Ибаев был виноватее других только эполетами. Не будь он офицер, его никогда бы так не наказали. Человек этот попал на какую-то пирушку, вероятно, пил и пел, как все прочие, но наверное не более и не громче других.

Пришел наш черед. Оранский протер очки, откашлянул и принялся благоговейно возвещать высочайшую волю. В ней было изображено: что государь, рассмотрев доклад комиссии и взяв в особенное внимание молодые лета преступников, повелел под суд нас не отдавать, а объявить нам, что по закону следовало бы нас, как людей, уличенных в оскорблении величества пением возмутительных песен, — лишить живота; а в силу других законов сослать на вечную каторжную работу. Вместо чего государь, в беспредельном милосердии своем, большую часть виновных прощает, оставляя их на месте жительства под надзором полиции. Более же виноватых повелевает подвергнуть исправительным мерам, состоящим в отправлении их на бессрочное время в дальние губернии на гражданскую службу и под надзор местного начальства.

Этих более виновных нашлось шестеро: Огарев, Сатин, Лахтиц, Оболенский, Сорокин и я.

Я назначался в Пермь».

Насчет дикого приговора В.И. Соколовскому, Л.К. Ибаеву, А.В. Уткину можно и не согласиться с Александром Ивановичем Герценом. Стихи, сочиненные В.И. Соколовским и А.В. Уткиным, чрезвычайно оскорбительны не только для императора, но и вообще для всех православных людей. Ну а «шутка», связанная с подделкой резолюций великого князя Михаила Павловича, вообще выглядит чистейшей уголовщиной.

Еще менее следовало жаловаться на приговор Л.К. Ибаеву. Он, как справедливо заметил Александр Иванович Герцен, был «виноватее других эполетами». Все-таки одно дело, когда возмутительные, предерзостные стишки распевает желторотый студент, и совсем другое, когда этим же занимается офицер, под командой которого находятся солдаты, обязанные выполнить его приказ. «Подвиг» братьев Бестужевых, обманом взбунтовавших 14 декабря 1825 года солдат Московского полка, еще свеж был в памяти.

Но вот что замечательно в воспоминаниях А.И. Герцена, так это то, что он с великолепными подробностями и чрезвычайной убедительностью показывает, как легко удавалось людям со связями уходить в николаевской России от ответственности за противоправную, антигосударственную деятельность.

Как мы знаем из книги «Былое и думы», в ссылке А.И. Герцен не подвергался особым ограничениям, благополучно служил, писал книги, женился, а потом уехал за границу, сумев благополучно продать свои деревни с крестьянами, за освобождение которых он, как принято считать, особо ратовал.

Бывает, что человек болен, и ему надобно лечиться, но близкие его, чтобы не волновать его, о болезни ему не говорят, успокаивают его, и человек живет, учится, работает, строит свое будущее, не понимая, что это будущее не принадлежит ему, оно разрушено, оно съедено той болезнью, которая развивается в нем… И спасение только в одном — немедленно, со всей серьезностью и ответственностью заняться лечением…

Правление Николая I во многом подобно этому человеку.

Восстание декабристов — серьезный рецидив болезни тайных обществ, которой оказалось заражено русское общество.

Но общество тогда испугалось. И испугались не столько болезни, сколько лечения. И решили позабыть о болезни…

Темные силы, которые император не пресек при расследовании декабрьских событий, продолжали действовать вопреки воле государя, вопреки интересам страны. Эти темные силы пытались развести императора с Пушкиным, им удалось развести государя со славянофилами, защищавшими в отличие от денационализированной аристократии позиции патриотизма, государственности, православия.

Любопытны выводы А.Х. Бенкендорфа, рисующего Николаю I картину общественного мнения в 1830 году.

«Масса недовольных слагается из следующих элементов:

1. Из так называемых русских патриотов, воображающих в своем заблуждении, что всякая форма правления может найти применение в России; они утверждают, что Императорская фамилия немецкого происхождения, и мечтают о бессмысленных реформах в русском духе.

2. Из взяточников и лихоимцев, которые бояться суровых мер, направленных против их злоупотреблений.

3. Из гражданских чиновников, жалующихся на то, что их держат в черном теле, отдавая предпочтение военным и затрудняя им даже получение отличий.

4. Из литераторов и части читающей публики…

5. Из гвардейских офицеров, которые выражают определенное недовольство тем, что с ними, так же как и с войсками, дурно обращаются.

6. Из некоторых армейских офицеров, завидующих гвардейцам.

7. Из помещиков, которые жалуются на недостаток правосудия и недостаточное стремление изменить ход дел.

8. Из крупных коммерсантов, разделяющих мнение последних.

9. Из раскольников.

10. Из всего крепостного сословия, которое считает себя угнетенным и жаждет изменения своего положения» [45] Граф Л.Х. Бенкендорф о России в 1827–1830 гг. — Красный архив. Т. 1 (38). 1930. С. 144–145. .

Десять пунктов Александра Христофоровича замечательны прежде всего тем, что написаны, как и сам доклад, на французском языке, и воистину с какой-то нездешней легковесностью пытаются нарисовать картину жизни гигантской империи, сводя накопившиеся за века противоречия к набору водевильных сюжетов об армейских офицерах, завидующих гвардейцам; коммерсантах, разделяющих мнение помещиков; взяточниках, боящихся суровых мер, направленных против их злоупотреблений; гражданских чиновниках, жалующихся на затруднения в получении отличий…

Из бенкендорофского водевиля выпали только «так называемые русские патриоты, мечтающие о бессмысленных реформах в русском духе и русские крепостные крестьяне, «которые, как писал А.Х. Бенкендорф, считают себя угнетенными».

«Знакомясь с правительственной деятельностью изучаемой эпохи, — отмечал историк С.Ф. Платонов, — мы приходим к заключению, что первое время царствования Николая I было временем бодрой работы, поступательный характер которой, по сравнению с концом предшествующего царствования, очевиден. Однако позднейший наблюдатель с удивлением убеждается, что эта бодрая деятельность не привлекала к себе ни участия, ни сочувствия лучших интеллигентных сил тогдашнего общества и не создала императору Николаю I той популярности, которой пользовался в свои лучшие годы его предшественник Александр. Одну из причин этого явления можно видеть в том, что само правительство императора Николая I желало действовать независимо от общества и стремилось ограничить круг своих советников и сотрудников сферой бюрократии».

«Странная моя судьба… — словно бы отвечая будущим историкам, писал Николай I, — мне говорят, что я — один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что всё, т. е. всё, что позволительно, должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там, где хочется, и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг! Да, это не пустое слово для того, кто с юности приучен понимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, все должно умолкнуть перед этим одним чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле.