Анджей Иконников-Галицкий - Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

А вот сценка, как будто сегодня срисованная с натуры. Невский; возле Гостиного Двора аврал: красят, мостят, развешивают украшения. Старушка пытается выяснить у лотошника смысл суеты. Цитируем «Петербургский листок» от 4(17) мая 1903 года:

«– Убилей готовят. Питеру в обед двести лет.

– Те-те-те, догадалась, знаю. Стало быть, разукрашивать начали? Вот была бы радость, если бы и на нашу сестру с этих пор внимание обратили и обед улучшили бы…

– А ты откуда?

– Из городской богадельни, родименький, со двора к внучке отпросилася.

– Для вас, баушка, состязания будут устроены: лазанья на мачту, бег на приз и всякое прочее…

– Полно?! Семьдесят второй год человеку и вдруг на мачту!

– Ну что ты, братец, врёшь? – вмешивается в разговор плотник. – Состязаться на Неве будут. На яликах».

Старуха уходит, качая головой и бормоча: никак она не может понять, как это в семьдесят два года будет она на яликах по Неве кататься.

Подготовка к «убилею» сто лет назад была куда менее шумной и масштабной, чем в наши дни. Обошлось без громких финансовых скандалов. Но множество мелких штрихов, отмеченных репортёрами тогдашних питерских газет, создаёт картину, нам до боли знакомую. Тут и заседания юбилейной комиссии, у которой одна проблема: мало денег. На этом основании были, например, отвергнуты такие соблазнительные планы, как организация международного шахматного турнира, проведение автогонок по улицам города и мотогонки на Каменноостровском велодроме. Петербургский шахматный клуб имени Чигорина и энтузиасты автомобилизации, столичные Козлевичи, получили из здания на Думской лаконичный ответ: «Отказать за неимением средств». Тут и поднесение всевозможных подарков и «поздравлялок» представителям городских властей. Из любви к «граду Петрову» даже общество караимов торжественно вручает Городской управе художественно исполненный адрес к двухсотлетию. Тут и украшательская лихорадка, связанная со стремлением хоть как-то прикрыть «исподнее» великого города. Вот, пишут об украшении Знаменской площади (ныне пл. Восстания), где перед двухсотлетием была воздвигнута помпезная триумфальная арка, призванная увенчать собой парадную перспективу Невского: «Это массивное сооружение несколько замаскировывает безобразие деревянного забора, оградившего центр площади перед Николаевским вокзалом». Как видим, «безобразие забора» пережило столетие, переменив деревянную сущность на бетонную и отодвинувшись с площади в сторону Лиговского проспекта, где ограждает сейчас знаменитую яму имени РАО «ВСМ».

О другом забавном совпадении. В недавние дни трёхсотлетия города на Думской башне можно было созерцать малопристойный рекламный плакат рыжебородого шоумена Романа Трахтенберга с «девочками». Сто лет назад, в мае 1903 года, за неделю до городского праздника, медицинская общественность Петербурга широко отмечала двацатипятилетие деятельности врача, хирурга и анатома Густава Трахтенберга. Репортёр «Петербургского листка» титулует его мастером анатомического театра; театр нынешнего Трахтенберга тоже не без оснований можно назвать анатомическим…

А вот эпизод скорее драматичный, нежели забавный, но тоже остроактуальный. 16(27) мая, в самый день основания города, когда парадный центр столицы сиял праздничными церемониями и шумел народными гуляниями, на скромной Калашниковской (ныне Синопской) набережной от ветхости обвалился балкон трёхэтажного дома: как видим, жилой фонд Питера и сто лет назад находился в перманентно-аварийном состоянии. Как раз перед самым обрушением на балкон вышло подышать свежим майским воздухом семейство купца Строгонова. К счастью, когда балки затрещали, купеческие детишки успели в панике запрыгнуть обратно в комнату; но купчихе Пелагее Строгоновой не повезло: она рухнула вместе с балконом на мостовую, и хоть жива осталась, но с тяжкими ушибами и переломом ноги была доставлена в больницу.

Накануне праздника происходили и совершенно оригинальные события. 7(20) мая в окружном суде на Литейном, 4, рассматривался прелюбопытный иск молодого купца Бажанова о возмещении материального ущерба, причинённого ему владельцем парикмахерской. Дело было так. Купец собирался жениться; перед самым венчанием отправился в цирюльню. Его усадили в кресло, парикмахер принялся брить – и столь темпераментно, что острой бритвой отхватил клиенту кусочек носа. Кусочек-то малюсенький, три миллиметра всего, однако ж кровь хлынула, заливая свадебный фрак и пластрон. Обалдевший жених, зажимая рану платком, кинулся в церковь, где его уже ждали… Увы, появление жениха во образе гоголевского майора Ковалёва вызвало в публике издевательский хохот и насмешки; раздосадованная невеста в слезах бросилась из церкви вон; свадьба расстроилась. Вместе с носом и невестой Бажанов лишился и приданого – десяти тысяч рублей. Вот о взыскании этой суммы с виновного цирюльника и просил потерпевший. Суд, хихикая в кулак, постановил удовлетворить его иск частично.

Не до смеху было присутствовавшим на заседании по делу Полькина. Сей мещанин, тайный торговец водкой и содержатель «угловой» квартиры (то есть, квартиры «с углами», сдававшимися внаём) в доживающей свой век грязной и преступной «Вяземской лавре», обвинялся в истязаниях жены, повлекших её смерть. Репортёр газеты «Новое время» так назвал заметку из зала суда – «Человек-зверь». Было за что. С утра до вечера присяжные выслушивали показания свидетелей и экспертов о том, как муженёк бил жену, морил голодом, выгонял в одной рубашке на мороз, а когда она, заболев чахоткой, лежала в жару и просила воды – влил ей в рот нашатырного спирта. Надо сказать, подобного рода драмы разыгрывались в Петербурге с удивительным постоянством, о них, ужасаясь, писал ещё Достоевский. Присяжные слушали, негодовали, а потом вынесли вердикт: «Виновен, но заслуживает снисхождения». 22 мая 1903 года осуждённый Полькин отправился отбывать срок – восемь лет каторги.

Другое дело, слушавшееся в ходе «праздничной» майской сессии окружного суда, выдержано в стиле модной тогда душещипательной мелодрамы. Канцелярист Андреев убил девицу Евдокию Кураеву. Честная девушка Дуня работала белошвейкой (специальность с сомнительной репутацией!) в мастерской Энгбертса на 5-й Рождественской улице (ныне 5-я Советская). Гуляя в парке, познакомилась с молодым служащим Андреевым. Он пил, но был обаятелен; они сблизились. Она корила его за пьянство; он клялся бросить, но запивал снова. Она стала его избегать (не обошлось и без вмешательства подруг). Наконец, светлым весенним днём он встретил её у мастерской; был нетрезв; уговаривал всё забыть, всё начать сначала; она его прогнала. Он пошёл, вернулся и ударил её ножом в грудь – насмерть. На вскрытии узнали, что осьмнадцатилетняя Дуня уж два месяца носила под сердцем ребёнка… Похоже, что на суде все пролили слезу по поводу несчастных загубленных жизней – все, кроме обвиняемого. Газетчик удивлённо констатирует: «Андреев как-то апатично отнёсся к убийству своей бывшей невесты»; но тут же для равновесия добавляет: «Из дома предварительного заключения он писал брату: „Присмотри за её могилой и рядом купи место для меня“». Сентиментальные люди. И приговор получился сентиментальный: два с половиной года тюрьмы «за нанесение раны в состоянии запальчивости и раздражения без намерения убить».