Анджей Иконников-Галицкий - Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

Ну, а современному читателю небезынтересно будет узнать ещё об одном судебном разбирательстве тех юбилейных дней. Некто Даниельсон подал иск на некоего Аскарханова, обвиняя его в нарушении авторских прав. Аскарханов солидным тиражом издал перевод «Капитала» Маркса, в котором Даниельсон опознал свой, лишь немного искажённый перевод тридцатилетней давности, авторизованный самим Марксом. Заметим: Н. Ф. Даниельсон, известный в радикальных кругах литератор-народник, издал перевод «Капитала» ещё в 1872 году; книгу эту власти не считали крамольной, она свободно распространялась в России; на переводе Даниельсона выросли первые поколения русских марксистов. Экспертами на процессе, проходившем всё там же, на Литейном, 27 мая, выступали «легальные» марксисты М. Антонович и П. Струве. Аскарханова присудили к штрафу в две тысячи рублей и выплате компенсации Даниельсону в размере пятнадцати тысяч рублей. А в это время марксисты-подпольщики уже покупали билеты в Брюссель, где в июле должен был состояться II съезд РСДРП…

Самое шумное – в прямом и переносном смысле – происшествие приключилось аккурат в день главных торжеств, 16 мая. Пока избранная публика наслаждалась зрелищем парусной регаты, а ещё более избранная присутствовала на приёмах с участием питерского городского головы Лелянова, мэра Парижа Девиля, обер-бургомистра Берлина Киршнера и прочих важных персон, для среднего обывателя были устроены гулянья с аттракционами; самое весёлое – в Александровском парке возле только что отстроенного Народного дома государя императора Николая II. Народу собралось множество; отцы семейств с жёнами и дочерьми прогуливались под липами, важно распивали чаи за столиками импровизированных кафе. Играл оркестр. Резвились дети. У ограды зоопарка работали карусели и прочие нехитрые увеселения. Вдруг среди праздничного благообразия раздались истошные крики: «Звери!!! Звери-тигры бегут!!!» Толпа шарахнулась от зоопарка к Народному дому; все мгновенно прониклись панической уверенностью, что дикие голодные хищники вырвались из клеток. Началось светопреставление.

«Женщины с детьми на руках с визгом метались из стороны в сторону, – пишет репортёр „Петербургского листка“. – Сидевшая за столами публика сорвалась со своих мест и ринулась к выходу. Бегущая толпа, опрокидывая столы с чайниками и тарелками, стулья и скамейки, кинулась к сетчатому забору и воротам… Был слышен ужасный визг женщин, затоптанных толпой». Главная давка произошла у узких входных калиток. Никакая полиция не могла остановить бегущих; те из городовых, кто сам не был подхвачен и унесён толпой, могли только оттаскивать кое-кого из публики к ступенькам Народного дома. Не все, правда, растерялись: как свидетельствует тот же очевидец, «громадную пользу принёс капельмейстер военного оркестра, который, видя панику среди народа, немедленно приказал играть». Бодрая музыка, хоть и сообщала происходящему сюрреалистический оттенок, всё же помогла мало-помалу угомонить толпу.

Суматоха постепенно улеглась. Жертв оказалось, к счастью, не много: один мужчина, три женщины и девочка одиннадцати лет получили тяжкие телесные повреждения и были увезены в больницу. Остальные отделались синяками, шишками, разорванными юбками, растоптанными шляпками да изодранными сюртуками. Правда, очень скоро выяснилось, что многие лишились своих кошельков и бумажников. При расследовании обстоятельств дела полиция пришла к выводу, что паника была спровоцирована шайкой карманников: кто-то из их агентов поднял крик про тигров, кто-то первым побежал. Остальные лихо поработали среди обезумевшей толпы. Виновных найти не удалось. Урок организаторам празднеств, урок народу: гуляй, но с умом; в толпу не суйся.

Всё же и в юбилейные дни не обошлось без кровавых уголовных драм. На исходе праздников город облетело известие: в доме № 8 по набережной Мойки найден труп женщины, задушенной, с окровавленным полотенцем, засунутым в рот чуть ли не до желудка. В убитой соседи опознали законную супругу губернского секретаря Мартемьянова. Сам Мартемьянов сразу же был задержан и, будучи приведён на место преступления, признался в убийстве.

По горячим следам выяснилось: Мартемьянов, хотя чин носил невысокий (XII класс Табели о рангах), но место имел доходное: в Главном штабе заведовал складом и жалованье получал 1200 рублей в год (по тем временам – прилично). До женитьбы несколько лет жил с крестьянкой Евдокией, прижил ребёнка. Однако не жениться же благородному завскладом на деревенской Дуне! Супругу губернскому секретарю подыскал его начальник по интендантской части, генерал, не названный в полицейском отчёте по имени. В те времена нередко случалось, что почтенные генералы обзаводились молоденькими содержанками; насладившись их невинностью или утомившись их темпераментом, приискивали им потом женихов. По-видимому, в данном случае так и было. Первое время счастливые супруги уживались неплохо. Правда, молодая родила девочку через два месяца после свадьбы; Мартемьянов, хотя и состоял в интимной близости с невестой до брака, ребёнка своим не признал. Ну да это бы ничего, но однажды, вернувшись со службы в неурочный час, он, как в дурном анекдоте, застал в спальне жены молодого соседа. С этого дня супруги начали ссориться, а Мартемьянов тайно возобновил связь со своей Евдокией. Супругу его, однако, волновали длительные отлучки мужа, и, главное, систематическое исчезновение денег из семейного кошелька (Дуня с ребёнком тоже ведь денег стоила). Начались ссоры, драки. Потом как-то раз жена тайком проследила, куда это ходит со службы муж. Он вернулся домой поздно, она накинулась на него с криками, слезами и угрозами, даже и с кулаками. Он схватил полотенце, она отчаянно сопротивлялась, и… Наутро там обнаружили труп.

Два дня петербуржцы передавали друг другу грязновато-кровавые подробности бытовой трагедии. На третий день из Сербии, из Белграда, пришли известия: расстреляна королевская семья со всей свитой, совершён военный переворот. О Мартемьянове забыли, как, впрочем, и о давке в Александровском парке, и о прошедших праздниках. Город вернулся на круги будничной жизни. Никто не мог знать, какие потрясения и испытания готовит Санкт-Петербургу третье столетие его истории.

Когда-то один остроумный иностранец назвал политический строй России XVIII века «самодержавием, ограниченным удавкой». То был намёк на обстоятельства гибели императоров Петра III и Павла I. Политический строй России XX века можно с тем же успехом определить как бюрократию, ограниченную бомбой террориста, приговором чрезвычайной «тройки» или пулей киллера. Принципиальной разницы между этими тремя разновидностями террора не имеется: «тройки» рождены той самой революционной властью, первые герои которой метали бомбы в высокопоставленных сановников; внуки и правнуки членов «троек» выясняют отношения при помощи наёмных убийц. С тем и перешли мы в век XXI-й.